Книжная лавка - Пенелопа Фицджеральд

– Пойдемте в столовую.

В столовую они прошли прямо из холла. За плотно закрытыми французскими окнами виднелся сад, но прекрасный вид, который, должно быть, когда-то открывался из этих окон, застилали заросли буков. Видимо, некогда эти буки посадили здесь в качестве зеленой изгороди, но с тех пор они чудовищно разрослись; на ветвях у них еще кое-где висели коричневые листья, тяжелые от ноябрьской влаги. Гигантский обеденный стол красного дерева простирался от одного конца комнаты до другого, и Флоренс даже загрустила, представив себе, как кто-то в полном одиночестве садится за такой стол обедать. Стол был накрыт – явно к приходу гостьи, – и разнообразные тяжелые фаянсовые блюда с бело-синим рисунком напомнили ей те призы, что обычно выставляют на ярмарочной площади. Между тяжеловесными предметами этой странной сервировки совершенно затерялось немудреное угощение: фруктовый кекс, бутылка молока и консервированная ветчина неприятного розового оттенка, которую даже из жестяной коробки вынуть не потрудились.

– Наверное, следовало бы накрыть стол скатертью, – сказал мистер Брандиш и тут же вытащил из буфета белую, сильно накрахмаленную льняную скатерть. Затем он попытался одним махом сдвинуть в сторону гигантские блюда, но Флоренс решительно этому воспротивилась и без приглашения уселась за стол. Хозяин дома, похоже, обрадовался и тоже моментально устроился в разлапистом кресле, чуть нахохлившись и аккуратно положив свои большие волосатые руки по обе стороны от тарелки. Вид у него был довольно потрепанный, даже, можно сказать, почти непрезентабельный, однако он, несомненно, принадлежал к тому типу людей, которые в любом обличье умудряются сохранить врожденное достоинство. И теперь он ждал – с некой уверенной покорностью, – когда Флоренс начнет разливать чай. Серебряный чайник был размером с небольшую купель – она и подняла-то его с трудом, – и к тому же оказалось, что чай почти совсем холодный. На крышке чайника был выгравирован девиз: «Не обретя успеха хотя бы в чем-то, не обретешь его ни в чем».

К счастью, поскольку на столе был только один нож, а о вилках вообще забыли, мистер Брандиш не сделал ни малейшей попытки попотчевать свою гостью кексом или ветчиной. Холодный чай он тоже пить не стал. Флоренс показалось, что вряд ли его здесь вообще кормят нормально и своевременно. Ему явно хотелось проявить по отношению к ней гостеприимство, но он так привык выглядеть грозным и неприступным, что испытывал определенные затруднения при попытках столь резко сменить манеру поведения. У нее это вызывало скорее симпатию. И даже затянувшееся молчание ничуть ее не смущало – было совершенно очевидно, что старик слишком привык к нему. Наконец мистер Брандиш промолвил:

– Вы задали мне некий вопрос…

– Да, задала. Меня интересовало ваше мнение об одном новом романе.

– Вы оказали мне честь, задав столь серьезный вопрос, – тяжело роняя слова, продолжал мистер Брандиш. – Вы полагали, что я могу стать беспристрастным судьей. И вам наверняка казалось, что я в этом мире совершенно одинок. Но, как ни странно, это совсем не так. Иначе я мог бы стать весьма интересным экземпляром для тех, кто пытается установить, существуют ли на свете такие действия, которые наносят вред исключительно самому деятелю. В молодости меня всегда интересовали подобные проблемы. Но, как я уже сказал, я отнюдь не одинок. Я вдовец, однако еще живы мои братья и даже одна сестра. У меня также имеется масса других родственников, среди которых есть и мои прямые потомки, только все они разбросаны по всему земному шару, и порой, разумеется, подобное положение вещей несколько надоедает. Вас, по-моему, несколько удивляет, что этот чай недостаточно горячий, не так ли?

Флоренс тут же храбро отпила из своей чашки и спросила:

– Вы, должно быть, скучаете по внукам?

Мистер Брандиш задумался, а потом задал встречный вопрос:

– То есть люблю ли я детей?

И она догадалась, что подобная странная форма беседы связана просто с отсутствием практики. Мистер Брандиш в последнее время так редко разговаривал с людьми, что успел несколько подзабыть общепринятые нормы.

– Мне не следовало бы предполагать это, – сказала она, – но я думаю, что да, любите.

– Насколько я знаю, вам помогает в магазине одна из девочек Гиппинг, третья, кажется. И других помощников у вас нет.

– Ну, ко мне время от времени приходит бухгалтер; а еще у меня есть адвокат…

– Солиситор Том Торнтон. От него вам особого проку не будет. Я, например, ни разу не слышал, чтобы он за двадцать пять лет практики довел хотя бы одно взятое им дело до коллегии адвокатов или до суда. Он всегда улаживает только свои дела. И никогда чужие!

– Но в данном случае и речи не идет о каком бы то ни было судебном разбирательстве. Я ведь совсем не об этом вас спросить хотела.

– Осмелюсь заметить, Торнтон в любом случае к вам в дом идти откажется. В вашем доме водятся привидения, а уж с этим-то он наверняка не захочет возиться. Между прочим, если вы хотите помыть руки, то туалетная комната справа от холла. Там имеется достаточное количество унитазов и раковин – это было чрезвычайно удобно во времена моего отца, когда здесь собирались большие охотничьи компании.

Флоренс наклонилась чуть ближе к нему и сказала:

– Знаете, мистер Брандиш, когда становишься хозяйкой книжного магазина, то берешь на себя определенную ответственность.

– Да, мне тоже так кажется. Но, видите ли, далеко не все относятся к этому одобрительно. И, по-моему, есть даже такие, кто этого совсем не одобряет. Я имею в виду Вайолет Гамар. У нее имелись в отношении Старого Дома собственные планы, а теперь она еще и, по-моему, чувствует себя до некоторой степени оскорбленной.

– Но она, конечно же, должна понимать, что та маленькая неувязка была чистой случайностью. – Флоренс было трудно говорить здесь, в Холт-хаусе, что-либо кроме правды, и все же она неуверенно прибавила: – И я не сомневаюсь, что в целом она желает мне добра.

– Желает вам добра? Господи, да пораскиньте вы мозгами! – Старик сердито пристукнул по столу увесистой чайной ложкой. – Она хочет создать «Центр искусств». Как могут искусства иметь какой-то центр? Но она считает, что могут, и мечтает вас выселить.

– Даже если она об этом и мечтает, – сказала Флоренс, – то меня ее мечты совершенно не интересуют; тут у нее ничего не выйдет.

– Вы, по-моему, путаете такие понятия, как «сила» и «могущество». Миссис Гамар благодаря своим многочисленным связям и знакомствам – женщина весьма могущественная. Неужели вас это не тревожит?

– Нет.

Мистер Брандиш не считал нужным следовать определенным правилам вежливости, а может, его этим правилам никогда и не учили; не говорили ему, например, что пялить глаза на собеседника недопустимо. Так что он весьма откровенно пялил на Флоренс глаза, словно удивляясь тому, что она вообще сидит перед ним; но ее, как ни странно, скорее приободрили и его прямодушие, и его удивленно-сосредоточенный взгляд.

– Можно, я вернусь к своему первому вопросу, мистер Брандиш? Я подумываю для начала заказать двести пятьдесят экземпляров «Лолиты»; это, безусловно, немалый риск для меня; но с вами я, разумеется, хотела в первую очередь посоветоваться не по поводу ведения дел – это было бы совершенно неправильно, – а просто, прежде чем делать подобный заказ, узнать, считаете ли вы эту книгу хорошей и правильно ли я поступлю, начав продавать ее в Хардборо.