Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов

Никита смотрит им вслед, потом вынимает из тележки Durex и возвращает на полку.

Маша сидит в своем любимом кресле. Даже не зажигает свет. Даже не встает, когда Никита открывает дверь.

– Смотри, что я принес, – кричит Никита.

Он водружает на поднос все восемь баночек йогурта, кладет рядом чайную ложку, опускается перед Машей на ковер, утыкается лицом в ее колени.

Маша улыбается уголками губ.

– Спасибо, – говорит она и целует Никиту в затылок, точь-в-точь как давешний мальчик свою подружку.

– Я забыл, какой из них ты любишь, – говорит Никита, – поэтому купил все.

– Милый, – отвечает Маша с легким раздражением, – ты забыл, что я этого не ем.

– А когда-то любила.

– «Данон» уже давно испортился, – едва заметно пожимает плечами Маша.

То, что мы когда-то любили, давно испортилось, думает Никита. И наша любовь, наверное, тоже. Наверное, мы просто не умели как следует любить.

– Может быть, икры? – предлагает он.

– Я просто не голодна, – отвечает Маша.

Ну что ты будешь делать. В самом деле!

Если время податливо, как глина, если душа в бесконечных странствиях бросается взад и вперед, почему нельзя увидеть будущее? Почему мне вечно показывают прошлое, думает Маша, почему в моем персональном домашнем кинотеатре на зыбкой грани между явью и сном не проступает то, что будет со мной?

Наверное, я знаю и так. Многие сказки начинаются одинаково: жили-были старик со старухой, а детей у них не было.

Старик и старуха из сказок – это, наверное, как раз и есть лет сорок – сорок пять, возраст, когда уже не остается надежды. Тут поможет только чудо: Бог явится, одарит второй буквой «р» в имени, от твоих чресл произведет избранный им народ. Горошинка закатится в щель между половицами, сосновый чурбачок оживет, снежная девочка заговорит, отрубленный палец превратится в мальчика, из цветка родится девочка. Птица-кукушка высидит сорок куриных яиц, репка в печке обернется младенцем, на худой конец полено станет мальчишкой, хотя для этого даже старуха не нужна.

Значит, жили-были старик со старухой, и было им сорок лет.

Сколько лет было моим приемным родителям, когда они забрали меня из детского дома? Забрать ребенка из детского дома гораздо лучше, чем удочерить полено или репку. Но Маша хочет своего ребенка и только своего. Потому что считает: приемные дети всегда уходят.

Маше было двадцать четыре, когда родители решили уехать. Получили документы на всю семью, бесконечно долго паковали книги, среди которых прошло Машино детство, в отдельную коробку убрали школьные дневники и фотографии, заказали контейнер, все вывезли.

Пустая квартира казалась огромной. Они ужинали за одиноким кухонным столом, когда Маша сказала, что никуда не поедет.

Почему она должна ехать? Ей двадцать четыре, она не ребенок, сама себе хозяйка, два года назад окончила иняз, устроилась редактором в какой-то научный журнал, недавно вот зарплату подняли, она и так собиралась снять квартиру осенью, и вообще – она никогда не говорила, что собирается уезжать вместе с ними. Она просто помогала паковать вещи, вот и все.

Это правда – но главного Маша не сказала.

Иногда бывают такие моменты, когда понимаешь: твоя жизнь принадлежит только тебе. И только ты решаешь, как ее прожить.

Для этого Никите был нужен бизнес, Эльвире – сын, Мореухову – джин-тоник и живая вода. Маше хватило запоздалого расставания с девственностью, первого оргазма, полученного от мужчины, первой трехнедельной задержки.

Ей было проще сказать никуда я с вами не поеду, чем признаться: она беременна, отец ребенка женат, старше ее на десять лет и даже не думает разводиться.

Ну да, служебный роман. В инязе с мальчиками было не особо.

Просто помогала паковать вещи, сказала она, и отец тут же закричал: Ты с ума сошла, как здесь можно оставаться, хоть тушкой, хоть чучелом, не имеешь права! – и это не имеешь права! особенно разозлило Машу, и она рявкнула что-то вроде: да кто вы такие, чтобы мне указывать, вы мне даже не родители! – хлопнула дверью, убежала ночевать к Оле.

Она бы никогда не смогла уйти, если бы в квартире все было по-старому. Но дом, из которого она убегала, выпотрошенный труп дома, где прошло ее детство, был распахнут всем ветрам – вот Машу и унесло прочь, словно Элли – волшебным ураганом.

За месяц, что она прожила у Оли, мама с папой не позвонили ни разу. Да, зря она тогда сказала вы мне даже не родители! – но первой звонить не собиралась, и без того было тошно, рвало после каждой еды, нет, почему, почему она не предохранялась?

Мама позвонила первой. Чудом, сказала, достали билеты, улетают через два дня. Я завтра зайду, сказала Маша, но среди ночи ее увезли на скорой с кровотечением, а когда она вышла из больницы, телефон уже не отвечал.

Она снова осталась сиротой.

Конечно, потом Маша им написала, извинилась, даже приехала потом в Америку, один раз. Но все равно – плохо они тогда расстались.

Маша думает: из-за этого, наверное, все так и вышло.

Гинеколог в больнице сказал, что у нее вряд ли будут дети. Она не слишком задумывалась об этом тогда, в двадцать четыре. Не задумывалась и в тридцать, когда стала жить с Никитой. Три года назад вдруг поняла: хочет ребенка.

Сделай себе сосновую чурочку, слепи себе снежную девочку, заверни отрубленный палец в тряпочку, посади цветок из зернышка. Собери сорок куриных яиц со всей деревни, посади на них птицу-кукушку. Положи репку в печку, закрой дверцу, достань утром девочку.

Помолись, в конце концов, Богородице.

Только Маша не умела молиться – в детстве про переселение душ ей рассказывали больше, чем про Бога.

Не будет Маша лепить себе Снегурочку, не проклюнется из цветка Дюймовочка, не вылезет из микроволновки девочка-Репка.

Только Маша представляет, как идет по скверу, катит коляску, а прохожие спрашивают: Кто это у вас?

А Маша говорит: Это моя дочка.

Люди спрашивают: Почему у вашей дочки серые щечки?

А Маша говорит: Она давно не мылась.

Люди спрашивают: Почему у нее мохнатые лапы, а усы, как у папы?

Маша говорит: Она давно не брилась, – и тут коляска опрокидывается, оттуда выскакивает котенок, усатый-полосатый, и, разматывая за собой пеленки, бежит к ближайшему дереву с истошным кошачьим мявом.

И все видят, что это Маша, Маша Мельникова, глупая девочка, бедная женщина, сорок лет, детей нет, наверное, надо сказать мужу, пусть покажет врачу, а такая хорошая пара, верно говорят – богатые тоже плачут.