Париж на час - Анна Дубчак

Но все равно — Веру Халину придется вычеркнуть из списка подозреваемых.

Ладно, сейчас они сами все расскажут.

Первой на допрос привели Екатерину Рыжову. В камере она выспалась, но выглядела после попойки с соседкой, Милой, ужасно. Припухшие веки с черными потеками туши, розовые пятна от помады вокруг губ, растрепанные волосы, мятая блузка…

— Мне надо помыться, — сказала она, не открывая глаз и скривив лицо. — Дайте мне время, я приведу себя в порядок и вернусь. Мне надо, надо в ванную.

— Отпущу, если вы мне все расскажете. Вот сразу отпущу, под конвоем, конечно, но вы сможете принять душ и переодеться. Дома.

— Хорошо. Я все расскажу. Что именно вас интересует?

— За что вы убили Вершинина?

— Я его не убивала. Но если вам нужно, чтобы я призналась в этом, то валяйте. Да, я убила его, потому что ненавидела. Как ненавижу всех мужиков. Вы все меня достали, понятно?

— Вам знакомы эти люди? — Седов положил на стол фотографии Леры, Халина и Абрамовой.

Она взяла снимки в руки и поднесла к глазам. Смотрела долго, потом осторожно, словно они были горячими, вернула их на место.

— Они все погибли…

— Кто эти люди?

— Об этом надо было бы спросить Вершинина. Он, кстати, умер во второй раз…

— Расскажите все, что знаете! Может такое случиться, что все эти люди останутся на свободе, а посадят вас. За убийство!

— Это меня за убийство? Да-да, конечно… Я-то никого не убивала, просто все видела, была там… Я расскажу, обязательно все расскажу, только отпустите меня помыться.

— Вы готовы подписать признание?

— Да, готова. Давайте бумагу, ручку. Все напишу. Только вы меня отпустите домой, хотя бы на час. А когда вернусь, то напишу, что все это писалось под угрозой. Что вы хотели меня изнасиловать. Вот так-то вот.

— Вы сказали, что вам есть что сообщить про этих людей, про убийство…

— Ладно, напишу. Давайте вашу бумагу, ручку.

Несколько минут в кабинете было очень тихо. Слышно было только шумное дыхание Рыжовой и тихое, едва слышное — Седова, наблюдавшего за тем, как строчит что-то на листе подозреваемая.

— Вот. Все. Готово, — она шлепнула ладонью по листу бумаги и проехалась им по столу в сторону Седова. — Самое что ни на есть чистосердечное признание.

Он спокойно взял листок и начал читать:

«Я никого не убивала, в чем чистосердечно признаюсь. А если меня сейчас не выпустят помыться, то я просто повешусь».

Седов, до которого дошло, что перед ним не просто подозреваемая в убийстве, но и женщина, у которой могут быть свои физиологические причины так яростно хотеть помыться, отпустил Рыжову домой в сопровождении охраны. Она, вернувшись, напишет все, что знает. А она знает, это точно! И знает многое.

Татьяну тоже привезли в следственный комитет, подняв ночью с постели. Седов от Воронкова знал, что подозреваемая приняла на грудь с его подачи еще в кафе. Ночью на нее было больно смотреть. Вытаращенные глаза, исходящий от нее запах алкоголя…

— Она-то каким боком ко всей этой компании, — недоумевал Воронков. — И кто бы мог подумать, что она способна всадить нож в живот Вершинина?!

— Но на ноже несколько ее отпечатков. Это факт.

Когда ее привели и посадили перед Седовым, тот даже успел усмехнуться про себя, когда представил, что и она тоже сейчас попросится в душ. Но нет, она просто сидела, такая расслабленная, словно еще под хмельком, распространяя вокруг себя запах нечистого тела и перегара, и смотрела на следователя взглядом человека, находящегося мысленно в другом измерении. Видно было, что ей все равно, где она и с кем. Вероятно, больше всего ее интересовал вопрос, где бы опохмелиться.

— Скажите, Татьяна, вы были знакомы с Михаилом Вершининым?

— Он — сволочь. Это все, что я могу о нем сказать.

— Вы были с ним в близких отношениях?

— Это вам ваш приятель рассказал? Ну была, и что? За это арестовывают, надевают наручники на невиновного человека?

— Где вы с ним встречались и при каких обстоятельствах?

В сущности, она повторила все то, что прежде рассказала Воронкову. Гостиница, ее приняли за проститутку, заплатили деньги.

— Только я не проститутка, я все по согласию. Хотя я не прочь была бы, если бы он меня еще и накормил, и побольше денег дал.

— Вы раньше, до того, как начали переписываться на сайте, не были с ним знакомы?

— Лицо-то знакомое, но точно не вспомню, где именно я его видела.

— Вам знаком этот нож?

Седов положил перед ней завернутый в прозрачный пакет нож.

— Ха! Вы что, издеваетесь надо мной? Думаете, что это я его зарезала?

— А откуда вы знаете, что он был зарезан?

— Не знаю, кто-то сказал, наверное… А нож? Дайте-ка посмотреть? — Она повертела его в руках. — Да я столько ножей в своей жизни перевидала, откуда же мне знать, видела я его раньше или нет? Это дорогой нож, думаю, японский, с ним шутки плохи. Я-то не повар, я убираюсь в домах, но когда надо что-то подрезать к столу, приготовить что-то на скорую руку, а повара нет, то приходится иногда пользоваться вот такими, очень острыми ножами. Когда режешь таким ножом, надо, чтобы собранные вместе пальцы левой руки были под определенным углом, чтобы ногти себе не отрезать. Но кренделя этого лысого я не убивала. К тому же у меня имеется алиби, и вам это хорошо известно. «ЖЖ» мне уже позвонила, задавала кучу вопросов…

— А вот этих людей знаете? — и Седов рассыпал перед ней фотографии Халина, Самсоновой, Рыжовой.

И в какой-то момент Седову показалось, что пьяненькая Татьяна мгновенно протрезвела. Она даже выпрямилась на стуле и теперь сидела и разглядывала фотографии с каким-то странным выражением лица.

— Они же мертвые.

— Почему мертвые? — удивился Седов. Ему показалось, что в воздухе даже произошло какое-то движение, что-то изменилось, словно по кабинету на глазах Татьяны прошлись три невидимых ему призрака.

— Да потому что они мертвые. И больше я вам ничего не скажу. Все.

Она втянула голову в плечи, нахохлилась и теперь сидела, уставившись в одну точку. Седов попытался задать ей еще какие-то вопросы, но она так и не заговорила.

— Татьяна, отпечатки ваших пальцев нашли на ноже, которым был убит гражданин Вершинин. Это, как вы понимаете, улика, причем весьма серьезная! Если вы поможете следствию и расскажете, как было дело, это учтется в суде. Татьяна, вы понимаете, о чем я вам говорю? Вы слышите меня? Ваше молчание лишь усугубит дело, и те, кто был с вами там, еще неизвестно, как поведут…

— У меня алиби.

Он хотел объяснить ей по-человечески, что на нее, жалкую пьянчужку, человека незащищенного и одинокого, неспособного нанять адвоката, будет очень легко повесить убийство. В то время как та же Лера Самсонова или Халин наймут хороших адвокатов, которые, возможно, помогут им вообще избежать наказания и даже доказать, что удары ножом наносила пьяная и находящаяся не в себе Татьяна.