Человек без собаки - Хокан Нессер

На ней не было ничего, кроме трусов и платья, — доступность почти стопроцентная. Но когда рука его проникла между бедер и коснулась нежной, мгновенно увлажнившейся промежности, Кристина встрепенулась и высвободилась из его объятий.

— Подожди, Хенрик, — прошептала она. — Нельзя терять голову. Мы не должны ранить других людей.

— М-м-м… — простонал Хенрик.

— Но если хочешь, пройдем этот путь до конца. Надеюсь, ты обратил внимание, что я женщина?

— Да… ты — женщина, — согласился он хрипло. — Поэтому…

Он сделал попытку продолжить любовную игру, но она оттолкнула его, встала и поправила платье и трусы. На часах пробило два, хриплый бой так и остался висеть в комнате как суровое напоминание о существовании другого мира, вне этого дивана. Тысячи, подумала Кристина, тысячи и тысячи парализующих обстоятельств работают против них… стоит только начать о них думать.

— Завтра ночью, Хенрик. Завтра вечером Якоб уедет в Стокгольм. Если захочешь, приходи в отель.

— А как…

— Кельвин? Кельвин не проснется. Не волнуйся… я хочу научить тебя кое-чему в любви. Самому главному…

— Боже милостивый, — снова вспомнил Хенрик о существовании высшей власти. — Я не понимаю…

— Что ты не понимаешь?

— Мы сидим здесь… ты и я… Кристина?

— Да?

— Что значит «самому главному»?

— Искусству отсрочки. Сладкой боли оттягивания наслаждения. А сейчас разбежимся: мне пора в отель, к мужу и ребенку.

— Кристина, я…

Она приложила указательный палец к его губам, и он замолчал. Она взяла его руки в свои, поцеловала обе ладони и встала. Ее немного качнуло, но она овладела собой:

— Не провожай меня. Увидимся завтра.

Странный дождь… мелкий и в то же время сильный, словно мягкая текучая шапочка над головой, пришло ей в голову странное сравнение. Она шла по Йернвегсгатан. Среди обуревавших ее мыслей доминировали две.

Неужели и в самом деле племянник станет моим любовником?

И: добром это не кончится.

Третья мысль возникла, как только она открыла дверь в вестибюль отеля: я так распалилась с этим мальчиком, что должна немедленно разбудить Якоба и заняться любовью.

Уже двадцать минут третьего, но какое это имеет значение?

Карл-Эрик Германссон проснулся без четверти четыре — у него словно что-то щелкнуло в голове.

Раньше этого никогда не случалось. Никогда и ничего в голове у него не щелкало, и никогда он не просыпался среди ночи — обычно «спал как пень» до без четверти семь. И в выходные, и в будни.

Хотя какие теперь будни? Сплошные выходные. Придется научиться с этим жить.

Никогда уже не надо будет по утрам спускаться в гараж, доставать свой трехскоростной «Crescent»[30]и крутить педали: тысяча триста пять метров до школы в Чимлинге. Никогда уже не придется элегантным жестом выудить из кармана связку ключей, привычно найти нужный и жестом пригласить стайку невыспавшихся школьников в сто двенадцатый класс. Никогда уже не надо будет на память цитировать обращение Марка Антония к народу пятнадцатого марта сорок четвертого года до Рождества Христова.

Сплошные выходные. Нескончаемый ряд утр, когда он может до полудня валяться в постели, а остаток дня посвящать чему угодно, что в голову взбредет. Райское существование после целой жизни упорного труда и освоения новых учебных планов.

Но почему он проснулся без четверти четыре? И что это щелкнуло у него в голове? И что это за странный шипящий звук? Хотя это, скорее всего, батарея отопления. Со стороны жены. Наверное, потихоньку подкрутила ее, как обычно.

И все же что-то случилось. Странное беспокойство. Никогда ничего подобного не было. Что это с ним?

Странно, вдруг вспомнил он, говорят, что люди чаще всего умирают именно в этот час: от трех до четырех утра. Судьба гасит огонек жизни именно в тот момент, когда он еле теплится. Где-то он это читал, так что это не только болтовня суеверных баб. Что же это может быть?..

Он резко поднялся и сел в постели. У него слегка закружилась голова — так часто бывает, когда резко встаешь.

Он дождался, пока кровь прильет к мозгу, а дождавшись, с удовольствием отметил, что чувствует себя совершенно здоровым. Как всегда.

И только в тот момент, когда он опустил босые ноги на ворсистый коврик, Карл-Эрик вспомнил, что сегодня за день.

Стопятилетие.

Шестьдесят пять ему, сорок — Эббе.

И мысли потекли привычным потоком — Эстепона, Розмари… Трещина на левой пятке. Плевать. В Испании все трещины исчезнут. Muy bien. Все замечательно. Виски. Виски? Да, и виски тоже — он до сих пор чувствовал на нёбе вкус этого нектара, которым накануне хвастался муж Кристины. Лундгрен в банке… да, об этом тоже следует подумать. И о бумагах, которые они подпишут в среду утром… то есть завтра утром, завтра же среда. И о том плебейском семействе, что собирается купить их дом; Карл-Эрик готов был поклясться, что они не в состоянии назвать хотя бы трех министров из действующего правительства или хотя бы двух знаменитых шведских изобретателей, поспособствовавших промышленной революции в девятнадцатом и двадцатом веке. Кретины. Даже хорошо, что мы уезжаем из этой страны, понятия не имеющей о собственной истории. Очень даже хорошо; ему почему-то так и не удалось вспомнить, какую же фамилию носит это плебейское семейство; ну и черт с ними. Что еще?

Роберт…

Роберт. Ну его, не хочу о нем думать.

Розмари. Никаких комментариев. Нет, лучше вернемся к неожиданно возникшей трещине на левой пятке. Она наверняка исчезнет, как только эта самая левая пятка коснется благословенной красной земли Испании. Карл-Эрик всегда умел управлять потоком мыслей, но не на этот раз — он снова подумал о Роберте.

Долой, долой. Почему именно Роберт лезет в голову? Карл-Эрик, чтобы отвлечься, начал разглядывать гравюру замка в Эребру на стене — он выиграл ее на состязании решателей кроссвордов в 1977 году. Розмари поначалу не хотела ее вешать, но когда Карл-Эрик объяснил ей, какую важную роль сыграл этот зам´ ок в истории Швеции, сдалась. Еще бы.

Роберт, Роберт, Роберт…. Ну ладно. Блудный сын. Он собирался поговорить с ним еще вчера вечером — не получилось. Слишком много людей, обстоятельства… он так и не выбрал подходящий момент. И виски. Значит, разговор состоится сегодня. Как можно раньше, еще до того, как они сядут за праздничный стол. Есть вещи, на которые нельзя просто взять и закрыть глаза.

Беседа Отца и сына. Именно такое написание возникло у него в голове: прописное «О» в слове «отец» и строчное «с» в слове «сын». Довольно странно, хотя что-то в этом определенно есть. Впрочем, «беседа» — неверное слово. Не беседа. Как раз этот разговор не должен превратиться в беседу; главное — определить исходный пункт. Человек… — Карл-Эрик неожиданно потерял нить: как я хотел это сформулировать?… ага, вот оно — человек должен уметь возвращаться к исходному пункту. На нулевую точку.