Книга - Ефимия Летова

— Два года?

— Да, Вирата. Конечно, мы понимали, что молодой супруге Его Величества будет скучно и тоскливо здесь в полном одиночестве, но что мы могли поделать, Вирата?

— Я это, — киваю на руки, — сама сделала?

— Сегодня ночью, — Си Ан склонилась ещё ниже и заговорила, шёпотом, торопливо, словно боясь, что я не дам ей договорить. — Вы были весьма огорчены, вы даже с полсотни солнцестоев назад обстригли волосы, Вирата. Потом вроде бы успокоились, то есть, мы так подумали… Хорошо, что у Вен Ши слух, как у феникая. Сначала она не обратила внимания на шум, но потом распереживалась, зашла к вам и… Мы места себе не находили, думали, что… Слава Шиару и Шамрейну, что всё обошлось. И надо же, что именно в этот же солнцестой за вами пришёл страж трона! Прошу вас, Вирата, не выдавайте нас! Мы так рады, что Вират Тельман сменил гнев на милость, или это милость духов-хранителей, но мы так надеемся, что у вас всё сложится хорошо! Не дело молодой, красивой и знатной женщине сидеть взаперти…

Лекарица Вин Ра толкает её локтём в бок, и юная служанка осекается на полуслове.

— Переоденьтесь, Вирата, прошу вас, они уже так долго ждут… Я помогу вам.

— Не надо! — теперь болтливую девчонку обрываю я, голова идёт кругом. — Сколько я здесь нахожусь?

— Два года же, — под моим взглядом она словно старается вжаться в пол. — Вы приехали через несколько дней после Вашей свадьбы, вирата…

— Кто сейчас за мной пришёл?

— Люди Его Величества. Страж Короны показал указ с печатью, не беспокойтесь, всё по закону…

Это всё слишком натуралистично. Слишком логично. Слишком для меня.

Едва заметные припухлости шрамов на коже рук. Чувство слабости, натянутых внутри струн. Тепло и шероховатость камня, мягкость и шелковистость ткани, застывший в глазах коленопреклоненной девчонки страх.

— Оставьте меня на пару шагов. Я переоденусь. Сама. Помощь не нужна.

Очевидно, Си Ан не хочет оставлять меня в одиночестве — в конце концов, в комнате на стене недальновидно остался ещё один лампин. Может быть, надеется надавить на жалость — участь смотрительниц Вираты будет весьма незавидной. Тельман не славился излишней жестокостью, но жестокость была в его крови, крови наследника древней королевской династии, каравшей, как и положено, куда чаще, чем миловавшей.

Что меня ожидает, там, за пределами комнаты? Гром аплодисментов, смех, поздравления, телекамеры, воздушные шары — картинка нарисованная в воображении, оказалась слишком яркой, словно я уже видела её где-то. Я стянула халат и, испытывая некоторое смущение, майку. Надела платье, предельно простого покроя, воздушное и свободное длинное, в пол, с открытыми руками и плечами. Грудь не просвечивала, но я всё равно казалась себе почти голой. Белоснежный наряд, словно свадебный. Хотя в Криафаре нет традиции надевать белое на свадьбы…

Я встала, грубоватые сланцы явно дисгармонировали с нежным нарядом, но у двери на полу обнаружились мягкие кожаные сандалии цвета топлёной карамели, а рядом стояла керамическая чаша с украшениями — браслеты и кольца. Обувь я поменяла, а драгоценности оставила. Пригладила волосы, щекотавшие плечи, растопыренными пальцами. Выдохнула. Открыла дверь, прошла через пустой, как мне показалась коридор, открыла ещё одну дверь — и после полумрака комнаты без окон с одним лампином зажмурилась от слепящего белого света. Золотистое безоблачное небо, не голубое, а с рыжим отливом, словно отражающее песок и мёртвый камень под ним. Своевольное проклятое солнце, сжигающее Криафар днём и бессердечно покидающее в морозные черные ночи.

Никаких телекамер. Никакого смеха, голосов. В полном молчании передо мной стоит десяток закутанных с ног до головы, за исключением босых ступней в кожаных, как и у меня, сандалиях, фигур. Их одежды напоминают арабские бурнусы цвета топлёного молока, тёмно-коричневые платки-куфии бедуинов, на головах поверх платков — серебристые ободки, сплетенные из корней пустынного манника. Лица почти полностью скрыты, но взгляды светлых, кроме самого советника, совсем не восточных глаз прикованы ко мне. Солнце отражается от моих непристойно оголенных по контрасту плеч, от белого платья. Женские силуэты по бокам остаются в тени, я вижу их боковым зрением, но смотрю только на стоящих впереди мужчин. Чувствую мягкие руки, одевающие меня в подобие чадры. Это необходимость, а не дань моде или религиозным взглядам — чем ближе к полудню, тем жарче солнцестой.

Я выхожу, как на казнь, словно солнечные лучи могут испепелить меня целиком.

Стоящий впереди мужчина делает шаг вперед, одним движением снимает свою головную накидку и бросает её на землю, на колени не опускается, но склоняет голову — передо мной склоняет, подставляя пшенично-золотистый затылок и загорелую шею неумолимому жаркому солнцу. На его коже шрама в виде креста нет. Может быть, потому, что прежде чем стать стражем Вирата Тельмана, он стал ему просто другом?

— Рем-Таль, — говорят мои губы, я борюсь с истерическим смешком. Где же они тебя нашли, такого настоящего, сильного, невозмутимого, как небо, я же представляла тебя именно таким… — Первый страж короны, Рем-Таль…

— Польщён, что Вы помните меня, Вирата Крейне. Нас ждут. Жара усиливается. Рад видеть Вас в добром здравии, но нам надо спешить.

Советник Тельмана Криафарского отступает в сторону, позволяя увидеть бескрайнюю твердь оттенка тёмной охры. Это не пустыня, как может показаться. Под тонким слоем песка — камень. Камни, камни, камни…

Этого всего просто быть не может!

За остальными сопровождающими, безликими и безымянными для меня, высятся внушительные безгорбые верблюды, то есть, не верблюды, конечно. Камалы, плотоядные, выносливые двухметровые твари, исконные жители Криафара, самые крупные из выживших после божественного проклятия. При королевском дворце их немного, слишком тяжело прокормить — еды и людям-то не хватает. Впрочем, поговаривали, что камалы не брезгуют и падалью, а такого добра на окраинах Криафара можно найти немало.

Я должна знать, так это или нет. Это же моя, мною придуманная вселенная. Должна ли? Невозможно продумать каждую деталь, каждую мелочь. Кажется, я всё меньше и меньше знаю об этом мире, возможно, существующем только внутри моей сбрендившей головы.

Действительно, жарко. И чадра весьма кстати.

— Надень, — я наклоняюсь и поднимаю упавшую в пыль куфию — хотя здесь, наверное, неотъемлемая принадлежность гардероба жителей пустынь называется иначе. Рем-Таль на меня смотрит, как мне кажется, с удивлением, к которому явно не привык, но подчиняется моментально. Ловко водружает на голову хитрое сооружение из ткани. Я с сожалением наблюдаю, как от его мужественного лица, которое мне хотелось бы разглядеть во всех подробностях, на виду остаются только тёмные внимательные глаза.

— Благодарю, Вирата Крейне. Не стоит утруждаться в дальнейшем. Позвольте Вам помочь.

На спине степенно приблизившегося к нам камала был закреплён вполне внушительный паланкин. Зверь моргнул, равнодушно глядя на меня сверху вниз вишневыми круглыми глазами с трогательными длинными ресницами. Опустился, почти по-человечески вздохнув, на мозолистые колени, так, что паланкин предательски заскрипел, потом поджал задние ноги, покорно распластался на камне, позволяя без особых усилий забраться внутрь. Не решившись коснуться Первого стража, я не удержалась и погладила кучерявую короткую шерсть зверя, жёсткую, непривычного багряного оттенка. От него пахло плесенью и самую малость — гнилым мясом. Камал нетерпеливо всхрапнул, и я с трудом забралась-таки внутрь, чувствуя себя такой тяжёлой, неуклюжей в непривычной одежде. Моду на камалов как средство передвижения знати ввёл эксцентричный и склонный авантюрам дед Тельмана, страдавший отсутствием обоняния, надо полагать… Внутри паланкина, однако, неприятного запаха вовсе не было. Стоило устроиться на небольшом, обитом гладкой бордовой тканью кресле, как зверь поднялся, заставив меня вцепиться обеими руками в маленьких деревянные ручки. Мягко заколыхались шторки по бокам, ожидаемой штормовой тряски не было, зверь двигался неторопливо и плавно, я видела маячившую впереди морду с задорно торчащими вверх бархатными овальными ушами.