Спутники Волкодава. Ветер удачи - Павел Молитвин

«Сидеть бы так и сидеть», — расслабленно подумал Эврих, начавший было забывать, что является рабом, чья судьба всецело зависит от каприза хозяина. Таковым он, впрочем, себя не чувствовал ни на «Верволике», где ухаживал за медленно оправлявшимся от раны Лоче, ни на разгрузке «Ласточки». Ничем особенно не выделяя его из других захваченных и обращенных в рабство, Шарван все же дал почувствовать окружающим, что чудной аррант нужен ему целым, невредимым и не слишком утомленным. Возможно, и это было, пожалуй, еще важнее, он и сам видел в плененном лекаре не раба, но уважаемого человека, волей обстоятельств оказавшегося в трудном положении, из которого с честью выйдет в самое ближайшее время.

Вспомнив о времени, Эврих покосился на солнечные часы, примеченные им еще при входе в купальню, и с огорчением убедился, что до полудня осталось всего ничего.

— Газахлару, однако, от известия о взятии его преемником Аскула не стало легче, — предположил он, возвращаясь к прерванному появлением слуги разговору.

— Не стало. Язвы по-прежнему продолжали нарывать, он страшно исхудал, вздрагивал от каждого шороха и спал урывками. Хотя, — прервал себя капитан «Верволики», — вскоре ты встретишься с ним и сам все увидишь. Я не собираюсь описывать тебе симптомы болезни, а хочу рассказать совсем о другом.

— Прости, что перебил. Я слушаю тебя с должным вниманием, — промолвил Эврих, догадываясь уже, чем кончится повествование Шарвана.

И не ошибся: все произошло в точности так, как он и предполагал. Император, придворные, старые друзья и родичи — едва ли не все, включая некогда облагодетельствованных им людей, отступились от Газахлара. Смердящий полутруп, которому усилия лекарей приносили едва заметное, да и то мимолетное, облегчение, не то чтобы попал в немилость, но был забыт. Кому охота иметь дело с вечно страдающим и пребывающим от того в отвратительном состоянии духа больным? Кому охота чувствовать себя предателем, покинувшим страждущего подданного, родича или друга на одре тяжкой болезни? Таковых нашлось немного — раз-два и обчелся. Но и эти немногие не осмеливались упоминать где-либо имя страдальца, ибо поступить так — значило бросить всем иным в лицо упрек в неблагодарности. А упрекать в чем бы то ни было императора — занятие в высшей степени неразумное и рискованное.

— Разумеется, Кешо не взыщет с меня за то, что я привез Газахлару очередного лекаря, — задумчиво ответил Шарван на не заданный аррантом, но вертящийся у него на языке и, видимо, написанный на лице вопрос. — Однако, ежели кому-то вздумается присовокупить к этому известию какое-нибудь пакостное измышление о непочтительных выражениях в адрес императора, мне несдобровать. Тем паче если подобное обвинение будет подтверждено хотя бы одним свидетелем.

— Ага, — пробормотал Эврих, начиная понимать, почему доставка его к Газахлару если и не была тайной, то, во всяком случае, не афишировалась и произошла уже после того, как все товары и захваченные на «Ласточке» купцы и мореходы были переданы таможенной службе Мванааке. И, глядя на капитана «Верволики», подумал, что этот чернокожий детина, показавшийся ему сначала тупой, злобной и кровожадной скотиной, имеет верное и честное сердце. То есть такое, которое подданным Кешо иметь не рекомендуется. Иначе зачем бы Шарвану было постоянно напоминать своему рабу, что, намереваясь подарить его Газахлару, делает он это из корыстных побуждений, надеясь нажить на нынешнем благодеянии большие проценты?

«Подстраховывается со мной так же, как давеча с возницами арб. В зузбарах-то он своих, как в себе самом уверен, а меня опасается», — внутренне усмехаясь, решил Эврих, сделав тем не менее из всего услышанного вывод, что язык в этой стране надо действительно держать на привязи, дабы не лишиться его вместе с головой.

* * *

Подойдя к низкому ложу Газахлара, Шарван неспешно начал рассказывать почти невидимому остальным человеку о захвате двумя сторожевыми джиллами «Ласточки», и аррант сосредоточил свое внимание на собравшихся в комнате больного людях.

Прежде всего его взгляд задержался на Нжери — жене Газахлара, стоявшей около полузанавешенного изящной тростниковой шторой окна. Невысокая женщина лет двадцати была одета в бледно-фиолетовое сари, оставлявшее руки открытыми выше локтя, зато целиком закрывавшее ноги. Точеные запястья ее украшали тонкие серебряные браслеты, высокую шею охватывало несколько ниток мелкого жемчуга, в аккуратные ушки были вставлены крохотные серьги с крупными каплевидными жемчужинами, чей матовый блеск прекрасно оттенял глубокую черноту кожи. Густые шелковистые волосы были не убраны в прическу, а просто отброшены за спину; круглое лицо с пухлыми губами выражало презрительную скуку. На Шарвана Нжери взглянула лишь раз, а вид Эвриха заставил ее скривиться от отвращения и устремить взор в окно, дабы не осквернять его созерцанием очередного жулика, стремящегося нажиться на чужом горе.

Сходные чувства, вне всякого сомнения, испытывал, глядя на арранта, и Мфано — домашний лекарь Газахлара. Седовласый крепыш, смахивавший на бывшего кулачного борца, сидел на циновке за низеньким столиком и демонстративно процеживал какие-то мутные настои. Он не собирался терять время даром и, будь его воля, отправил бы нового раба чистить конюшню или полоть сорняки в огороде.

Молчаливый слуга Изим — тот самый, что встретил их давешней ночью, отвел в комнату, где они переночевали на груде рисовой соломы, а затем проводил в поварню и купальню, — единственный из всех троих взирал на Шарвана с симпатией, а на Эвриха — печально и соболезнующе. Вероятно, он ценил заботу капитана «Верволики» о своем хозяине и некогда с надеждой встречал каждого входящего в «Мраморное логово» лекаря. Их неудачи не озлобили его, приучив всех без исключения врачевателей огульно почитать обманщиками или неумехами. Он-то, в отличие от домашнего лекаря Газахлара, не был ослеплен ревностью к коллегам и, в отличие от его жены, видел, как они из кожи вон лезли, дабы облегчить страдания скорбящего. Но надежда со временем умерла, и теперь он смотрел на все новые и новые попытки помочь больному с усталой обреченностью. Хуже его господину стать уже не могло, и ежели не суждено ему почувствовать облегчения физического, так пусть хоть знает, что есть еще люди, которые о нем думают и заботятся.

Сам Газахлар был не слишком-то растроган приходом Шарвана. Едва тот закончил превозносить лекарское умение молодого арранта, о котором, оказывается, успел порасспросить у плывших с ним на «Ласточке» купцов и мореходов, и объявил, что дарит его своему благодетелю, как с ложа раздался хриплый и раздраженный, похожий на клекот разгневанного ястреба, голос:

— Подойди ближе, ты, краса и гордость врачевателей! Еще ближе, дабы я мог как следует разглядеть тебя!

Несмотря на то что день выдался ясным и солнечным, в алькове, где стояло ложе больного, царил сумрак, и Эврих не сразу смог различить черты мужчины, прикрытого до плеч тонким белым покрывалом. Перво-наперво он ощутил резко усилившуюся вонь, которую не в состоянии были заглушить ни остро пахнущие, похожие на сирень цветы, стоящие в больших глиняных корчагах по обеим сторонам скорбного ложа, ни дымящиеся в медных поставцах тонкие благовонные палочки. Затем взгляд его остановился на безвольно лежащих поверх покрывала руках. Бугристые, жирно поблескивавшие от какой-то желтоватой мази, они поражали худобой и распухшими суставами. «Ай-ай-ай!» — мысленно ахнул аррант и, переведя взгляд выше, встретился с горящими неприкрытой ненавистью глазами, казавшимися противоестественно большими на сморщенном, изможденном лице, начисто лишенном волосяного покрова.