Я тебе объявляю войну - Лана Вейден

— Хорошо, — он кивнул, — давай поясню. — Я на тебя не обижаюсь. Но и общаться больше смысла не вижу. Я советовал тебе оставить твои… гм… исследования и заняться чем-нибудь другим. Не потому, что я — плохой. А потому, что знаю, как обстоят дела в академической среде. И знаю лучше тебя — пробиться со своими работами ты не сможешь. Но ты ничего слушать не желаешь. Ладно. Тогда иди своей дорогой, — то есть — в никуда. И, кажется, ты радоваться должна. Когда-то просила, чтоб я отстал от тебя. И я отстал. Что ещё? О чём нам разговаривать?

Вот это послал так послал. Как же я разозлилась на себя! Зачем завела этот глупый разговор? Выходило, что я прямо жить не могу без Морозова и общения с ним.

— Ах, боже мой! — вскричала я в гневе. — Да и не разговаривайте, не очень-то и нужно!

— Отлично, — он отвернулся и снова начал что-то черкать.

Конечно, никакого имбирного печенья в свой день рождения этот человек не увидел. В тот день я его не просто не поздравила — даже не поздоровалась с ним.

И вообще — после того случая мы не разговаривали почти полтора месяца. Это было непонятное время — в моей жизни ничего не происходило, дни были совершенно неотличимы друг от друга. Я тогда не только с Морозовым — и с другими людьми почти перестала общаться. Чета Королевых сняла квартиру в другом районе, и мы редко виделись. У Машки с Андреем так ничего и не налаживалось. Мария нервничала и старалась меня избегать, а с Андреем я и сама не желала вести беседы.

Погрузившись в тягостную рутину, я даже не заметила, как прошла осень и наступил декабрь. Вскоре началась праздничная предновогодняя суета, но я чувствовала себя какой-то опустошенной и странно одинокой.

А ведь недаром в Средневековье к одиночеству относились с недоверием! Считали, что оно открывает дорогу дьяволу. Теперь я уверена — это правда! Потому что иного объяснения тому, что я сделала в новогоднюю ночь, у меня нет.



Я, конечно, догадывалась, что в новогоднюю ночь меня ничего хорошего не ждет. Тут и догадываться нечего — всё очевидно. Аля с Сергеем улетят в Прагу, родители поедут в горы. А я — как предполагали родные, останусь дома и буду отмечать праздник с «любимым». Да-да, я до сих пор не призналась им, что (больше) никакого любимого у меня нет.

Было ли это с моей стороны проявлением малодушия? По правде, я в то время просто была слишком подавлена. Если бы я во всем призналась, родители прихватили бы меня с собой, тогда как мне совсем не хотелось никуда ехать. Я уверила себя, что прекрасно проведу эту ночь дома.

Но когда накануне все разъехались и я пробыла двое суток одна в пустой квартире, то осознала — я ошибалась. Навалилась невероятная тоска, я пыталась себя чем-нибудь занять, но всё валилось из рук. 31 декабря тоска усилилась и к вечеру достигла предела. Я стала размышлять, как же дошла до такой жизни — в двадцать три года встречать Новый год в полном одиночестве? Неужели моя жизнь идет под откос? От этих мыслей дико захотелось "выйти в свет" — хоть куда-нибудь, только бы не сидеть в четырех стенах.

Я собрала волосы в узел, напялила на себя что попало и отправилась на работу. Ну как — на работу. Конечно, факультет был наглухо закрыт и проникнуть внутрь не представлялось возможным. Я просто присела на лавку и смотрела на окна кафедры. Почему мне так грустно?

Погода стояла просто волшебная — тихо, безветренно. Снег красиво мерцал от мигающих разноцветных огней, откуда-то доносились рождественские мелодии, группы веселых людей сновали туда-сюда… Какая-то влюбленная парочка остановилась перед входом в ЗАГС, и парень вдруг опустился на одно колено, вытащил коробочку и протянул ее девушке. Она, радостно вскрикнув, кинулась в его объятия.

Почему всё это так невыносимо? Я сходила в ближайший магазин, купила бутылку шампанского, попросила совершенно незнакомых людей это шампанское открыть и только потом вернулась назад. Парочка уже ушла. Я стала пить шампанское, и вдруг пошел снег. Снежинки завораживающе кружились в воздухе и медленно опускались в стаканчик.

И мне вдруг стало так себя жалко! Наверное, я совсем, совсем никчемная. После того как бутылка была изрядно опустошена, в стаканчик стали капать мои слезы. И это странно — ведь, как известно, когда мне плохо, я не рыдаю, а смеюсь. Не успела я об этом подумать, как меня окликнули.

— Вика? Что ты здесь делаешь… в такое время?

Этого еще не хватало! А он-то что здесь делает?

Я быстро утерла слезы — не хватало в очередной раз опозориться! — и вежливо ответила:

— Денис Сергеевич, вас это не касается. Идите, куда шли.

— Вика… — он присел рядом со мной на лавку и попытался рассмотреть мое лицо. — Ты — что? Плачешь?

Я подскочила и закричала:

— Вы что, русского языка не понимаете? Оставьте меня в покое!

Потом резко повернулась, решив убежать, но поскользнулась и упала в снег. Шапка тут же съехала набок, волосы растрепались — выглядела я, наверное, как чучело. Морозов бросился меня поднимать, я упиралась и отмахивалась, но он оказался сильнее — обнял меня за талию и рывком поставил на ноги:

— Ну хватит, хватит, успокойся!

И тут — вместо того, чтобы продолжить спасаться бегством, — я вдруг прислонилась к его плечу и зарыдала — так громко и отчаянно, как не рыдала с самого раннего детства.

Боже, какой ужас! Неужели я пала так низко, что готова плакать на плече человека, который меня ни во что не ставит? Подумав об этом, я попыталась отстраниться, но он не отпускал. Всхлипывая, я начала бормотать:

— Отпустите меня… Я пойду.

— Куда пойдешь — искать приключений? Кажется, ты снова набралась. Пошли ко мне.

Он взял меня за руку и привел к себе домой. Наверное, я должна была отчаянно сопротивляться и задать вопрос — что происходит? Ведь сейчас праздник и Денис Сергеевич явно куда-то шел — не собирается же теперь отмечать Новый год со мной?

Но мне было так плохо, голова от шампанского кружилась, ноги не держали, язык заплетался, и я почему-то не решилась — или не захотела — что-то спрашивать, а позволила напоить себя чаем и уложить спать. Очень странно, но я так крепко заснула, что даже не слышала звуков петард и салюта. Проснувшись, увидела, что Морозов спит на другом краю кровати — в джинсах и майке, слегка укрывшись пледом. Свое одеяло он любезно предоставил мне.

Который час? Очень хотелось пить. Я тихо поднялась, прошла на кухню, выпила воды и зачем-то заглянула в холодильник. Мда, нормальной еды у Морозова не водилось даже на Новый год. Посмотрев на часы — три утра — я стала размышлять, чем бы заняться, и решила что-нибудь почитать. Конечно, комната с кодовым замком оказалась закрытой, но вдруг есть что-то интересное в открытом доступе? Пройдя по коридору, я обнаружила еще одну комнату — видимо, это был рабочий кабинет Морозова. Я включила настольную лампу на столе и огляделась. Помещение было завалено бумагами. Точнее, — рукописями. Ну и дела! Он и вправду сначала всё пишет от руки?