Моя желанная студентка - Майя Чи

Мужчина не отвечает. Просто слегка улыбается и принимается снова за работу. От моей помощи он уже отказался, поэтому настаивать на мытье посуды нет смысла. Если ему важно показать себя гостеприимным, не стоит мешать. Тем более, что куратор с тряпкой в руках — это непередаваемое эстетическое удовольствие. Сложно объяснить почему, но мне нравятся его слаженные движения, игра мышц на прямой, натянутой как тетива спине, сосредоточенность и частые перекатывания выразительного кадыка.

— Я… Я завтра поищу работу, — делюсь с ним планами. — И комнату заодно. Если вы не будете против, то можно я переночую у вас еще одну ночь?

Станислав Юрьевич резко выдыхает и оборачивается. Я замечаю его волнение. Оно сквозит в каждом жесте.

— Ни о какой работе даже не думай, Вероника. Возможно, ты примешь мои слова в штыки, но тебе надо учиться, а не обхаживать толпу извращенцев.

— Я не собираюсь в клуб! — Мои пальцы невольно сжимаются в кулаки.

— А куда?

— Официанткой, продавщицей, хоть кем-то…

— Официантки и продавщицы не работают на полставки. Это преимущественно дневная смена. А ночью гулять молодым девушкам опасно.

Станислав Юрьевич складывает руки на груди и, сделав глубокий вздох, смотрит прямым взглядом прямо мне в глаза. Я вижу его решимость и твердость, понимаю, что он хочет сказать, но упрямство не позволяет дать задний ход.

— Вы не вправе мне указывать, даже если один раз позаботились.

— Я твой куратор.

— Но не отец, не брат и не муж.

— Вероника.

Я вздрагиваю от тона, которым произнесено мое имя.

— Перестаньте делать, как он. — На глаза наворачиваются слезы. — Иначе я перестану вас уважать.

— А как он делает?

Меня застают врасплох. Выносить сор из семьи — это последнее, чем стоит заниматься. Такие темы, как правило, болезненны для рассказчика, и ничего не значат для слушателя. У каждого своя боль.

— Мне важно чувствовать себя самостоятельной. Если я хоть раз остановлюсь или сверну с пути, вся жизнь пойдет коту под хвост.

— И? — с усмешкой произносит он.

— Не говорите со мной в подобном тоне. Вы скептичны, но что бред для одного, жизненно необходимо другому.

Станислав Юрьевич устало стонет.

— Вероника, перестань говорить загадками. Я уже понял, у тебя есть мечта — связать свою жизнь с профессиональными танцами, — но ты идешь не по тому пути, по которому следовало бы. Ты не обязана доказывать родителям свою самостоятельность. Достаточно поделиться с ними, и я уверен…

— Ваша уверенность ошибочна! — произношу чуть резче, чем следовало, отчего у меня начинает стучать в висках. — Сколько бы раз я не заикнулась, я всегда слышу один ответ — нет! Блядская профессия, недостойная семьи Валевских. Всю жизнь я только и делаю, что потакаю им! — Мой голос срывается, и я продолжаю чуть тише. — Нельзя гулять, ходить на вечеринки, ночевать у подруг, одеваться в яркое и пестрое, распускать волосы, потому что в приличных семьях девочки носят косички и хвостики, нельзя общаться с мальчиками — только с теми, с кем разрешает мама. И всю эту жизнь я только и делаю, что сижу и зубрю биологию, физику, химию, не высыпаюсь перед олимпиадами, а после всех трудов слышу: — “Могла бы лучше постараться. Четвертое место — не первое, а Валевские не имеют права проигрывать. А сами что? Чаек попивают и косточки перемывают другим, поговаривая: вот дочь вырастет, станет известным ученым, и о нас скажут, какие мы хорошие родители…

— Вероника. — Станислав Юрьевич кладет ладонь на мой лоб и говорит: — У тебя жар. Тебе лучше прилечь.

Все верно. Никому не интересны чужие проблемы. И человеку, от которого ушла жена, совсем не до какой-то там юной особы.

— Не хмурься так. — Я слышу в его голосе нежность, и поднимаю голову.

Его взгляд ласкает. Кажется, будто он меня понял, и только за одно это понимание мне хочется его обнять и почему-то разрыдаться. В голос. Выплеснуть все, что накопилось за долгие годы. Вознегодовать, что единственная подруга тоже покинула меня. Только за то, что я пренебрегла ее желаниями, не выручила. — Пойдем.

Станислав Юрьевич тянет меня за руку, и я послушно встаю, оказываясь с ним в непозволительной близости. Его ладони ложатся на мои щеки, а губы касаются лба. Вот только коснуться его в ответ не решаюсь.

— Мой друг скинул номер хорошего семейного врача. Если за пару дней не оправишься, сходим.

— У меня обычная простуда, Станислав Юрьевич.

— Этого ты не знаешь наверняка.

Я не нахожу что ответить.

— Не буду скрывать, — продолжает он, — в моей ситуации брать ответственность за другого человека немного сложно, но так уж получилось. Придется. Поживешь пока тут. Я редко бываю дома, так что смущать присутствием тебя не буду. Тем более, что у нас с Буровым новый проект…

Станислав Юрьевич огорченно вздыхает, и смешно горбится. Будто ему это настолько в тягость, что идти дальше его заставляет только одно слово “надо”.

— Поздно. — Он отводит взгляд от настенных часов и смотрит на меня. — Проверь еще раз температуру и ложись спать. Утро вечера мудренее.

— Угу, — произношу и направляюсь в спальню.

— Ника! — кликает он вслед, и как только оборачиваюсь, говорит: — Я тебя понимаю.

Я улыбаюсь в ответ. Неужели нашелся тот человек, для которого мои слова — не пустой звук? От прилива благодарности у меня сжимается грудь. Чувства, с которыми я ложусь в постель, невозможно передать. Мне все еще хочется реветь, но теперь от тихой радости. И пусть я все равно уйду, не стану его обременять затратами и кормежкой еще одного голодного рта, простые слова поддержки не забуду никогда.

Ночью я несколько раз просыпаюсь от дрожи в теле. Температура трясет меня практически до предрасветных сумерков, пока усталость и сон не берут своё.

Зато будит меня вовсе не Станислав Юрьевич или будильник, а какая-то женщина с недовольно поджатыми губами и выразительным взглядом голубых глаз, в которых отражается недоверие и легкое презрение.

Граф

Я сплю как убитый. Бессонная ночь, утомительный день и волнительный вечер словно молотом пригвождают меня к постели. Сны мне тоже снятся, впервые за многие годы. В них происходит что-то невообразимо прекрасное, эроическое, возбуждающее… пока чья-то рука не начинает настойчиво сжимать мое плечо. Видение вылетает из памяти в одно мгновение, а вместо него звучит голос мамы.

— Стас, просыпайся.

— Ма, ты откуда здесь? — спрашиваю и пытаюсь сглотнуть, но в горле настолько сухо, что получается с трудом.

— От верблюда. Ключом дверь открыла и вошла, а теперь требую объяснений.