Территория войны - Алексей Пронин

– Мы должны с вами договориться: если я вам помогаю, секретов от меня быть не должно.

– Каких секретов?

– Никаких. Вы не согласны?

– Конечно, согласна. Никаких секретов у меня нет... у меня скоро нервы не выдержат от всего этого! Вы знаете, что я сегодня в почтовом ящике нашла? Повестку к следователю! Представляете? Я похожа на убийцу? Я своего мужа зарезала?!

– Спокойнее, Алла, пожалуйста, успокойтесь. Никто не думает про вас такого, просто они опрашивают всех свидетелей.

– Какой я свидетель? Что я могла увидеть, сидя дома?

– А кто-нибудь мог что-нибудь увидеть? – я в упор посмотрел ей в глаза.

– Не понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете? Совершенно не понимаю! На мою беду, теперь ключ от этого сейфа куда-то запропастился... Вы представляете, в кошельке у меня ни копейки, все деньги мы с мужем в этом сейфе держим, а ключа нет! Проблема... Ну, что мне делать?

Я внимательнее взглянул на домашний сейф. Дорогой импортный ящик с кодовым и обычным замками. И я вспомнил, как покойный хозяин брякнул об стол ключами в холле, когда расплачивался со мной.

– Серьезный сейф...

– Но ключи, где ключи?

– В карманах покойного их не было?

– Не знаю, он никогда не уносил ключи из дома. И я не спросила об этом у следователя – в таком состоянии была. Но он бы, наверное, сам сказал. Еще про какой-то револьвер все расспрашивал, не видала ли, и попросил этот сейф ему открыть, чтобы проверить, не там ли он, а ключей на обычном месте не оказалось, и искать их по всему дому у меня просто не было сил.

– Придется вскрывать сейф. Но дело это непростое.

– Нет, это просто ужас какой-то! Следователь просил не вскрывать сейф без понятых... Он что, имеет право запретить мне собственный сейф открыть?

– Нет, сейф не опечатан.

– Все на этом сейфе помешались... Это мой дом! Мои вещи и мужа моего покойного, какое всем до них дело? Если мне к этому следователю надо идти по повестке, а сейф я вскрою без его разрешения, что он тогда обо мне подумает? Нет, я боюсь. И даже Глотов сегодня мне звонил и спрашивал.

– Что спрашивал?

– Все о том же, о сейфе. Но я знаю, что они ищут. Завещание? Будто мой муж завещание какое-то оставил... Ищут и нигде не могут найти, а им так хочется, чтобы мне ничего не досталось, законной жене. Обокрасть меня всем хочется, а его сыну – больше всех!

– Где ищут?

– Какое мое дело – где! Нотариусы, с которыми завод дела ведет, не слыхали даже об этом, так они все московские нотариальные конторы на уши поставили.

– Кто вам сказал?

– Девочки сказали, из заводоуправления. Я там раньше работала.

– Что просил Глотов?

– Не вскрывать, не трогать сейф без свидетелей, без нотариуса, или еще кого... Я не знаю, что мне делать, посоветуйте что-нибудь, Николай!

– Вам позарез нужно заглянуть в сейф?

– Ну, не позарез... я всегда могу занять.

– Тогда подождите, пока ключи найдутся, где-нибудь всплывут.

– Ну, вот, всплывут... Говорю, просто ужас какой-то, за что ни возьмись! А что они в этом завещании могут найти такого, как вы думаете? Я ничего в этом не понимаю.

– В завещании обычно делят что-то между наследниками.

– Но я его законная жена! Вдова... Этого разве не достаточно?

– Пока вполне. Но если найдется завещание...

– А вдруг его напишет кто-нибудь завтра, и оно волшебным образом найдется?

– Случалось и такое. Что вы еще знаете, слышали, видели? Все расскажите, если вам нужна моя помощь.

– Нужна, нужна! Ничего я больше не знаю. Только всех теперь боюсь. И даже вас немножко.

Я хлопнул ладонями по своим коленям и начал подниматься с кресла: утешать дамочек в истерике я не умел, но и оставлять ее в таком состоянии пока не собирался.

– Куда вы? Простите меня. Мы с вами договорились?

– О чем?

– Ну, вы защитите меня?

Я стоял, смотрел на нее, раскинувшуюся на диване в коротеньком соблазнительном платьице, с очаровательной и виноватой улыбкой на пухленьком личике, и вспомнил, что уже несколько недель не дотрагивался ни до одной женщины. Кто бы вчера ночью к ней ни приезжал, можно понять его бурную пьяную страсть. Я протянул ей через журнальный столик на прощание ладонь, и она робко за нее взялась.

– Вы мне нравитесь, Алла... поэтому я помогу вам. Я вообще помогаю в первую очередь женщинам.

– Которые вам нравятся? – Я заметил, как она постепенно обрела уверенность, чувствуя, что нравится мне. Теперь она улыбалась: значит, все в порядке, истерика отменяется.

– Им – в первую очередь. Вы можете на меня положиться. Теперь уже вам не страшно? – Я сожалел, что секс с клиентками для меня исключен по многим причинам. Очень сожалел. Хотя теперь я уже не частный детектив, а полицейский в отпуске...

– Страшно, но уже не так. Когда я вас увижу?

– Я всегда буду рядом, просто помните это.

– Вы – настоящий мужчина. Вы мне тоже очень нравитесь.

Я уходил и сожалел, спускался по лестнице и сожалел. Но сел на мотоцикл, выкатил на открытое пустое шоссе, газанул и ни о чем больше не думал.

В пятницу, в конце дня, народ валил из проходной завода особенно густо. Я устроился с видеокамерой напротив ворот, через дорогу, на детской площадке. Машины руководства завода парковались за заводскими воротами, и оттуда я ожидал их скорый разъезд. Найти подходящую точку было непросто: мешали солнечные блики от стекол. Я начал снимать отъезд каждой машины. Цифровая видеокамера на штативе, с зумом, увеличивающим в десятки крат, давала вполне приличную картинку каждого из сидящих на передних креслах выезжавших с завода машин. Мне были нужны только юрист Киселев и зам по режиму Стукалов, но прочие тоже могли оказаться не лишними. Среди них Таня должна узнать ночного визитера, тогда это станет прорывом, и я буду знать, как действовать дальше.

Темно-серый людской поток иссякал, а нужных мне лиц я так и не увидел в окуляре камеры. Каждый раз, когда заводские ворота со скрежетом разъезжались, у меня было секунд десять, чтобы нажать на спуск и проводить видеокамерой очередного управленца.

Заводские бонзы разъехались – я их всех знал в лицо, но нужных мне подозреваемых не было. И вот наконец в воротах сверкнуло оливково-желтым, и за стеклом новенькой «Ауди» я узнал суровое лицо Стукалова. Спуск камеры был нажат, пленка шла, но в окуляре камеры дрожало и переливалось цветастое пятно: в метре от объектива оказался ребенок – открыв рот, он рассматривал блестящую штуку в моих руках. Я поднял камеру вверх, стал заново ловить картинку, но было уже поздно, в окуляре мелькнул только багажник машины. Я бросился к мотоциклу, кинув камеру в кофр.