Сука-любовь - Дэвид Бэддиэл

— Почему именно сейчас? — спросил он.

Джерри пожал плечами.

— Я точно не знаю. Может быть — я так думаю — смерть Дианы…

У Джо отвисла челюсть.

— Что?

— Мы были одними из спонсоров двух благотворительных фондов помощи ВИЧ-инфицированным. Эти фонды находились под ее патронажем. Или под нашим. Франкфурт думает, что пора с этим завязывать.

Джо с горечью рассмеялся.

— Ну, конечно.

— Возможно, ты и прав. Насчет образа болезни, созданного рекламной шумихой. Он изменился. Он уже не отражает — как же газетные писаки это называют? — духа времени. Смерть Дианы стала в этом деле переломным моментом.

— Да, ты прав, — сказал Джо, вставая. — Она, конечно, тоже была немного из восьмидесятых.

* * *

В лаборатории Мэриэн брала образец крови у крысы. Джо кивнул ей, подошел к колонке с водой и подставил под кран бумажный стаканчик. Оглянувшись на Мэриэн, он вспомнил фразу, некогда шокировавшую его: «Ниже крыс только евреи». Это была строчка из какого-то стихотворения, он не помнил точно, и тут его озарило: «Бедекер» Элиота. Джо прочитал его подростком на уроке английского. Тогда его потрясло и возмутило то, что великий поэт мог быть расистом. Смятение Джо было настолько велико, что оно раз и навсегда отбило у него желание заниматься литературой; вместо этого он выбрал точный — и свободный от терзаний морали — язык науки. Но теперь и наука стала другой.

Вик любил спать в одиночку. Он мог на ночь выпить кружку тройного «эспрессо» и утром проснуться после восьми часов здорового сна без сновидений. Но стоило кому-нибудь забраться к нему в постель, и до утра бессонница струилась в песочных часах ночи. Он чувствовал каждое движение другого человека, слышал каждый вдох. Ему никогда не удавалось удобно пристроиться рядом с чужим, разметавшимся во сне телом. Сценарий всегда был один и тот же: первые две минуты комфорта, в течение которых женщина неизменно засыпала, и долгие часы ожидания, когда же наконец наступит утро и избавит его от беспечно посапывающей соседки. Так было и с Тэсс. В конце концов она привыкла к тому, что не проводит целую ночь в постели Вика, зная, что в противном случае ей все равно придется уйти в соседнюю комнату из-за его чудовищной бессонницы. Так было всегда. Пока Вик не попробовал спать с Эммой.

* * *

На каком-то этапе любовного романа один из партнеров начинает говорить о том, какая это досада, что нельзя проводить всю ночь вместе; и это почти всегда является одним из тех предложений, которые повергают в ужас другую сторону. В романе Эммы и Вика говорить об этом начала Эмма.

— И где же мы будем спать? — без энтузиазма спросил Вик.

— Здесь.

— Здесь? Мы ни разу тут даже постель не разобрали. — Вик убрал руку с ее головы, покоившейся на его груди, и потянул краешек нейлоновой простыни, сложенной под небесно-голубым одеялом. — Не думаю, что это хорошая идея.

Эмма засмеялась.

— Я серьезно, Вик. Я хочу провести с тобой ночь. Я хочу проснуться, и чтобы ты был рядом. Я начинаю комплексовать по поводу того, что прихожу сюда только по вторникам.

Вик кивнул и испытал новое для него чувство: страх — страх, что Эмма устанет и решит, что их роман не стоит продолжения. Пытаясь вернуть разговор в привычное русло — чистой физиологии, — он провел рукой вниз по ее спине, сдвигая простыню. Эмма слегка поежилась.

— Ты все еще ходишь загорать?

Когда Вик познакомился с Эммой, она часто ходила в салон здоровья с солярием.

— Сто лет не была. Я где-то читала, что это способствует возникновению рака. А что?

— Мне бы хотелось, чтобы у тебя был загар. Но только не по всему телу.

— Почему? — сказала Эмма, загипнотизированная движением его ладоней.

— Я не понимаю, почему женщины всегда стремятся получить ровный загар по всему телу. Ведь гораздо сексуальней, когда различимы очертания бюстгальтера и трусиков.

— Бюстгальтера и трусиков?

— Ну, ты знаешь. След от бикини. — Он замолчал, ощупывая ее круглые ягодицы, словно слепой, перечитывающий в который раз любимое место в книге со шрифтом Брайля. — Мне нравится видеть его на женщинах. Напоминание об одежде. Это словно… словно они исполняют стриптиз.

Вик почувствовал, что, возможно, он немного поспешил с этим откровением, слишком быстро разжал пальцы, удерживающие хвостик воздушного шара его «эго». Он вспомнил, что, когда Эмма пришла к нему на квартиру во второй раз, она сказала, потянув его за ворот футболки к кровати: «Займись со мной любовью»; а он, никогда не любивший этого выражения, ответил тогда с ненужной твердостью: «Не говори так. Скажи, чего ты хочешь». Эмма едва заметно кивнула и вопросительно улыбнулась. «Трахни меня», — подсказал Вик, и по мере того как ее улыбка становилась все более растерянной, ему становилось ясно, что было еще слишком рано для таких откровений; даже несмотря на то, что их секс был зачастую по-собачьи прост и занимались они им в неподходящих местах, она окружала его легкостью воздушного шара, а его слова заставили этот шар лопнуть — они ударили по ее доверию.

Тем не менее они рухнули тогда вместе в кровать; сила физического влечения друг к другу была слишком мощной, чтобы быть остановленной таким препятствием, как секундное замешательство. Но Вик сделал зарубку — будь осторожен, — и вот ему показалось, что он снова прокололся. Однако Эмма лишь улыбнулась и спросила, не открывая глаз:

— Тэсс на следующей неделе уезжает, не так ли?

Вик сел.

— Да, в Барселону.

Эмма открыла глаза и, повернувшись, прислонилась к стене.

— Отлично. Я сказала Джо, что хочу в субботу остаться на ночь у своей мамы.

У Вика пересохло во рту, ее заявление застало его врасплох.

— Понятно. Как она?

— Не лучше. Завтра мы идем на консультацию по поводу возможного ухода за ней. Она уже не может вспомнить, кто я такая. Или, наверное… Она может вспомнить, что я кто-то, кого она должна помнить. — Ее рука поползла к макушке. — Это одна из самых страшных вещей в болезни Альцгеймера. Она не начисто стирает твою память. Было бы лучше, если бы стирала полностью. Когда мама спрашивает меня в сотый раз, что на обед, это не только потому, что она забыла, что будет на обед, — это потому, что у нее осталось крохотное воспоминание о том, что она хотела узнать, что будет на обед.

Вик неуверенно кивнул с сочувствующим видом, он не знал, как ему следует реагировать. Болезнь Альцгеймера не была одной из тех болезней, о которых он фантазировал; в ней не было ничего привлекательного, потому что она не оставляла места, как любое смертельное заболевание, для юмора. Более того, она исключала юмор…

Эмма снова прилегла, устроившись у Вика на плече.

— А что, если Джо позвонит тебе туда? — спросил он после минутного молчания.