Предварительный заезд - Дик Фрэнсис

Благодарности были приняты как должное. Кропоткин, Стивен и я отошли от скакового круга и направились к конюшням. Миша с лошадью в поводу шел в нескольких шагах сзади. Когда мы вышли на дорожку между двумя рядами конюшен, зеленый деревянный фургон, приглушенно рычавший все время, пока мы разговаривали, неожиданно взревел.

Испуганная лошадь вскинулась на дыбы, и Миша вскрикнул. Я автоматически обернулся, чтобы помочь ему. Миша всем весом повис на уздечке. Гнедой снова вскинулся; его копыта, фигурально выражаясь, смотрели мне прямо в лицо.

Когда я бежал к ним, то успел заметить, что взгляд Миши упал на что-то у меня за спиной. Его глаза округлились от страха. Он что-то закричал по-русски, отпустил поводья и бросился бежать.

Автоматически я схватил упавшие на землю поводья и только потом оглянулся.

До смерти мне оставалось не больше трех секунд. Высокая крыша зеленого фургона уже загородила небо. Мотор машины оглушительно ревел. Узор решетки радиатора я запомнил, пожалуй, на всю жизнь. Не меньше шести тонн без груза, подумал я. Это было неподходящее время для бесполезных размышлений, но все мысли промелькнули в тысячную долю секунды. Для действий же потребовалось немного больше.

Левой рукой я вцепился в гриву лошади, а правой — в переднюю луку седла и то ли вскочил, то ли взлетел в седло.

Гнедой был сильно напуган шумом и видом летящего на него фургона. Вообще-то лошади не осознают необходимости как можно быстрее убираться из-под колес грохочущего джаггернаута. Испуганная лошадь способна скорее броситься под машину, чем умчаться прочь.

С другой стороны, любая лошадь очень восприимчива к человеческим эмоциям, особенно когда сидящий у нее на спине человек теряет голову от страха. Гнедой безошибочно ощутил охвативший меня ужас и рванул с места.

Со старта лошадь способна оторваться от любого автомобиля на сотню ярдов, но фургон разгонялся уже довольно долго. Стартовый рывок коня позволил выиграть всего несколько ярдов; ревущий зеленый убийца несся за нами по пятам.

Если бы мой конь умел рассуждать, то он метнулся бы вправо или влево, в один из узких проходов, куда фургон не смог бы протиснуться. Но вместо этого он поскакал по прямой, отчего несчастье казалось неминуемым.

То, что я держал поводья в руках, мало чем облегчало положение. Когда Миша вел коня в поводу, он перебросил поводья через его голову, и теперь они свисали с левой стороны. Поэтому я не мог взять поводья в обе руки и управлять лошадью. Обычно наездник направляет движение своего коня, натягивая повод. От этого мундштук врезается в чувствительные уголки лошадиного рта. В моем же случае от мундштука не было никакой пользы. Я не засунул ноги в стремена, был одет в тяжелое пальто, а меховая шапка сползла на лоб, грозя скинуть очки. Лишенный направляющей руки, гнедой решил по-своему и бросился на скаковое поле.

Инстинктивно он повернул направо, на свой привычный маршрут, и понесся, напрягая в панике все свои силы. За нами в воздухе оставался грязевой шлейф. Я подумал, надолго ли у коня хватит сил. Оставалось надеяться, что надолго. Тут мне показалось, что звук мотора стал затихать. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. На ровном поле ипподрома, по прямой, фургон мог двигаться куда быстрее лошади. Вероятно, мотор переключили на прямую передачу, и поэтому он работал тише.

Я рискнул покоситься через плечо, и мое настроение взмыло вверх, как воздушный шар. Фургон отказался от преследования. Он развернулся около выезда на поле и уже двинулся в своем первоначальном направлении.

«Чертовщина! — подумал я и одновременно провозгласил про себя: Аллилуйя! О благородное животное, хвала тебе и твоему предполагаемому Создателю!»

Но оставалась еще одна проблема. Нужно было остановить коня. Паника охватила его очень быстро, а вот чтобы успокоиться, требовалось время.

Шапка наконец свалилась. Холодный ветер взлохматил мои волосы и обжег уши. Дождь заливал стекла очков. Тяжелое двубортное пальто, застегнутое на все пуговицы, оказалось явно неудачным новшеством в экипировке жокея. Развевающиеся широкие брюки тоже не оказывали на лошадь умиротворяющего действия. Я подумал, что если не попытаюсь поймать стремена, чтобы управлять ногами, то скорее всего позорно шлепнусь на землю, а мистер Кропоткин вряд ли будет доволен тем, что его олимпийский скакун сбежит.

Мало-помалу мне удалось исправить положение. Для этого пришлось проехать весь круг, всю милю. К счастью, поводья свисали именно с той стороны, куда бежал гнедой. Они тянули его голову налево, и он бежал вплотную к внутреннему барьеру. Когда же мне наконец удалось сунуть ноги в стремена и прижать бок лошади правым коленом, она послушно приняла влево. Я приговаривал:

— Стой, мальчик, стой, старина, — и тому подобные заклинания. Хотя я говорил по-английски, гнедой отлично понял мои интонации и настроение.

Когда мы, миновав полкруга, оказались перед пустыми трибунами, он успокоился и перешел на шаг. Я похлопывал коня по шее, продолжал уговаривать, и вскоре он остановился.

На этот раз гнедой выказывал куда более заметные признаки усталости, чем после тренировочной проездки. Он раздувал ноздри, его бока вздымались.

Я смахнул воду с очков и расстегнул пару пуговиц на пальто.

— Все в порядке, дружище, — сказал я, продолжая похлопывать его по шее, — ты хороший мальчик.

Конь лишь покосился на меня, когда я осторожно наклонился вперед, опустил правую руку под его шею и перекинул поводья через его голову. Когда головной убор вернулся на привычное место, гнедому стало легче и он по первому моему сигналу с удовольствием, типичным для хорошо обученной лошади, пошел рысью.

Кропоткин вышел было вперед, чтобы встретить нас. Но никто не смог бы пройти по липкой грязи, не оставив в ней ботинки, поэтому когда мы с гнедым вернулись, сделав круг, тренер стоял на площадке перед конюшнями.

Кропоткин выказывал изрядное волнение, но, как ни странно, только из-за лошади. Когда я спешился и вручил поводья потрясенному Мише, тренер что-то загремел своим басом профундо, принялся ощупывать ноги лошади и внимательно осматривать ее. В конце концов он произнес длинную фразу и взмахнул рукой. Этот жест выражал что-то среднее между гневом и извинением. Стивен перевел:

— Мистер Кропоткин говорит, что он не знает, откуда здесь взялся фургон. Это один из тех фургонов, в которых перевозят лошадей олимпийской сборной. А сегодня мистер Кропоткин не заказывал фургона на ипподром. Они всегда стоят около конюшен через улицу. Он уверен, что ни один из их водителей не стал бы так странно ездить между сараями. И еще он не может понять, почему вы и лошадь стояли на дороге у фургона, когда он выезжал. Тут Стивен поднял брови.

— А мне кажется, — с сомнением в голосе произнес он, — что вы не стояли на дороге. Этот проклятый рыдван сам погнался за вами.

— Ничего подобного, — возразил я. — Скажите мистеру Кропоткину, что я хорошо понял его слова и очень сожалею, что оказался на дороге у машины. Еще скажите, что я рад, что лошадь не получила повреждений, и не вижу оснований посвящать кого бы то ни было в события этого утра.