Дело Дрейфуса - Леонид Прайсман

Обстановка в здании, где проходил суд, и вокруг него была очень тревожная, я уже говорил о беснующихся толпах, орущих: «Долой Золя!». Большинство французских газет словно срывается с цепи и обливает Золя потоками грязи. Указывается на то, что в числе его предков были… нет, не евреи, итальянцы, и великого французского писателя газета Libre parole обзывает «…венецианским поставщиком порнографии». Друзья Золя опасались за его жизнь. Каждый раз, выходя из зала, он проходил через ненавидящую его толпу. Генриетта Пикари, внучка Э. Ренана, дочь филолога и писателя дрейфусара Ж. Пикари, в отроческом возрасте наблюдавшая и переживавшая все обстоятельства дела Дрейфуса, писала об опасениях друзей Золя во время процесса над ним: «Все замечали, что крики ненависти и требования расправы раздавались с удвоенной силой именно тогда, когда дела у антидрейфусаров шли плохо Возвращаться домой каждый раз одним и тем же путем было рискованно. Друзья опасались, и не без основания, что погромщики поджидают Золя у дверей его квартиры. Чтобы сбить их с толку, Золя шел не прямо к себе, а проводил вечера у своих друзей – то у одних, то у других по очереди И вот однажды наступила наша очередь предоставить убежище великому человеку.

В ту пору родители мои жили на улице Клод-Бернар, в квартире на пятом этаже. К вечеру в доме началась невероятная суматоха: наскоро готовился обед, все без конца о чем-то говорили, шушукались, захлопывая дверь перед нашим носом. Золя пришел со своей женой. Правда, подойти к нему поближе, посмотреть на него нам так и не удалось: Золя тотчас же скрылся в гостиной, откуда время от времени доносился громоподобный голос Лабори. Поздно ночью, когда весь Париж уже спал, по лестнице нашего дома сбежали четыре тени. Они сели в ожидавший их фиакр Лабори и мой отец проводили супругов Золя до дома 21-бис по Брюссельской улице»[176].

Одна французская газета так описывала зал заседания суда: «Невозможно даже приблизительно изобразить давку, возбуждение и суматоху в зале. Все давят друг друга. Дверь невозможно запереть, так как коридоры битком набиты народом. Часть присутствовавших взбирается на окна и цепляется за оконные переплеты. Места, отведенные для членов суда, также переполнены людьми.

Ровно в 12 часов в зал входит Эмиль Золя. Он в цилиндре, на нем серое пальто, из-под которого виднеется его черный пиджак с розеткой ордена Почетного легиона. Он с трудом пробирается через тесно сжатую массу. Молодой Клемансо прокладывает ему дорогу. «Господа! Ведь я должен непременно войти туда, ведь я обвиняемый», – не без иронии замечает Золя. За ним следует Клемансо – старший, которому пришлось перескочить через стол, чтобы достигнуть своего места»[177].

Вместе с Золя на скамье подсудимых – редактор газеты L'Aurore Перрон, опубликовавший «Я обвиняю». Защищает Золя молодой, ему всего 34 года, прославивший свое имя этой защитой адвокат Ф. Лабори. Перрона защищают братья Клемансо. Органы обвинения хотят всячески сузить характер процесса, судить Золя за две отдельно взятые фразы из письма и ничего не говорить о деле Дрейфуса. Государственный обвинитель Ван Кессель в своей вступительной речи заявил:

«Я думаю, что в настоящее время следует указать пределы, в которых должен рассматриваться настоящий процесс, и заранее наметить границы будущих обвинений. Военный министр в своей жалобе упоминает об обвинениях, направленных против военного суда, будто бы оправдавшего Эстерхази по приказу. Поэтому следует цитировать и освещать письмо Эмиля Золя только в границах, указанных в этой жалобе, и только один вопрос представляется на ваше рассмотрение: действовал ли военный суд по приказу, оправдывая майора Эстерхази. Их очевидный план (защиты. – Л. П.) заключается в том, чтобы вас сделали судьями законности приговора, в котором осужден Дрейфус. Мы этого не позволим. Предупреждаю, что всякая попытка с их стороны создать нечто вроде пересмотра дела Дрейфуса будет незаконна и тщетна»[178].

В свою очередь основная цель обвиняемых и защиты – превратить процесс Золя в процесс Дрейфуса. В своем ответе обвинителю Лабори сказал: «Выступление государственного обвинителя удивительно. Он хочет помешать Эмилю Золя представить суду свои доказательства. Теперь не время спорить. Надеюсь, что к концу дебатов и сам обвинитель, несмотря ни на что, озаренный истиной, подаст просьбу министру юстиции не о пересмотре, но об уничтожении дела Дрейфуса. Если Золя обвиняется в том, что он оклеветал военный суд, оправдавший Эстерхази, то ему необходимо дать возможность доказать, что Эстерхази виновен, а это, в свою очередь, также требует предварительно доказать невиновность Дрейфуса. Каким же образом могли мы доказать, что военный суд в 1898 году покрыл его по приказу беззаконие, если нам не будет дозволено доказать, что это беззаконие было совершено? Все факты связаны между собой»[179].

Суд стал на сторону обвинения, запретив подсудимым и их защитникам приводить доказательства относительно каких бы то ни было обстоятельств, не упомянутых в обвинительном акте. Положение Золя и его защитников резко осложнилось, но они не унывали и не собирались сдаваться.

Первой свидетельницей, представленной защитой, была мадам Дрейфус. Во французском суде стороны могут задавать вопросы свидетелям только через председателя суда. Лабори предложил председателю суда задать мадам Дрейфус 16 вопросов, обвинитель был против. Председатель суда на каждый вопрос Лабори сам давал ответ: «Этот вопрос не будет поставлен». Жена Дрейфуса ушла из зала суда, так и не сказав ни единого слова. Золя был поражен необъективностью суда, запретившего любые показания, имевшие даже самое отдаленное отношение к процессу Дрейфуса. После того, как жене Дрейфуса не позволили сказать ни слова, Золя в ярости бросил обвинителю: «Три недели, как меня осыпают грязью и бьют стекла в моей квартире, я требую, чтобы мне было предоставлено то же право, которое на этой скамье дается всякому разбойнику и убийце, право защищать свою честь!»[180]

С большим трудом удалось добиться права отвечать на вопросы для Шерер-Кестнера и Леблуа, и они, несмотря на все усилия обвинения и председателя суда, дают показания, благоприятные для Дрейфуса.

Первоначально генералы и офицеры предпочитают вообще не являться на судебные заседания. Своеобразный заговор молчания. Большинство из них объясняло свою неявку необходимостью соблюдения военной тайны. Бывший военный министр Мерсье назвал другую причину: «Эстерхази мне совершенно чужд, я никакого решительно отношения к его делу не имею, а потому никаких показаний я сделать не могу»[181]. В конце концов, они вынуждены там появиться, но на все вопросы дают стандартные ответы: «Я не знаю; этого не могу сказать, так как этот вопрос находится в связи с делом Дрейфуса». В результате Лабори удалось заставить генералов, суд и обвинение отступить. Перелом произошел во время допроса генерала Гонза: