Ни о чем не жалею - Даниэла Стил

После этого у Габриэлы остался только один снимок.

Ей тогда было три года, и они ездили в Истгемптон наярмарку. Папа был очень красивый — он держал маленькую Габриэлу на руках иулыбался. Это была любимая фотография девочки, и она хранила ее как зеницу ока.

Вездесущая Элоиза нашла ее и, разумеется, порвала,предварительно отхлестав дочь по щекам.

— Забудь его! — рявкнула она. — Он тебя неспасет.

Элоиза ушла, а Габриэла еще долго сидела в своей комнате иплакала. После здоровенных оплеух щеки у нее горели, словно к ним приложилиутюг, но сильнее этой боли было сознание того, что папа ее не любит. Ей труднобыло в это поверить, но со временем девочка привыкла к мысли, что это скореевсего правда. Само молчание Джона неопровержимо доказывало, что дочь емубезразлична. И все же, вопреки логике, здравому смыслу и словам матери,Габриэла продолжала надеяться, что однажды получит от него весточку и убедится,что папа все-таки любит ее. Этого надо было только дождаться.

Габриэла пообещала себе — и ему, — что будет ждать.

Отец ушел от них в Новый год. Следующее Рождество Габриэлавстречала одна. Элоиза весь день провела у каких-то знакомых. Вернувшись домой,она наскоро приняла ванну и, переодевшись в вечернее платье, снова уехала,чтобы провести вечер со своим новым другом из Калифорнии.

Этого человека Габриэла уже несколько раз видела у них дома.Он был высоким, смуглым, темноволосым и очень красивым мужчиной. Как и отцаГабриэлы, его тоже звали Джон — Джон Уотерфорд, но он был совсем не похож напапу. Девочка немного его побаивалась. Правда, поначалу, когда Джон-второйзаезжал за мамой, чтобы отвезти ее в ресторан или на концерт, он очень милоразговаривал с девочкой. Элоиза очень скоро дала ему понять, что совершенно ник чему болтать с ребенком и ей это очень не нравится. «Габриэла — испорченная ихитрая девчонка», — частенько повторяла она, избегая, впрочем, пускаться вподробности, и очень скоро Джон Уотерфорд понял, что подружиться с девочкой —лучший способ потерять расположение Элоизы. Он тоже перестал замечать Габриэлуи только кивал в ответ на ее робкое: «Здравствуйте, мистер Уотерфорд».

Он, правда, был не единственным другом Элоизы. После того,как папа их бросил, в доме стало появляться много молодых мужчин, которыхГабриэла никогда раньше не видела, но Джон Уотерфорд приходил чаще других. Изобрывков разговоров, долетавших до ее слуха, Габриэла узнала, что он приезжаетв Нью-Йорк только на зиму, а летом живет в Сан-Франциско. Джон многорассказывал Элоизе о Калифорнии; он был совершенно уверен, что ей там оченьпонравится. Элоиза действительно несколько раз мимоходом упомянула о том, чтоона, возможно, съездит месяца на полтора в Рино[1].

Габриэла не знала ни что такое Рино, ни зачем мамепонадобилось туда ехать, а Элоиза, разумеется, не потрудилась объяснить этодочери. Свои сведения девочка черпала из случайно подслушанных бесед матери сДжоном Уотерфордом и из ее телефонных разговоров. Сначала все было весьманеясным, расплывчатым и противоречивым, но постепенно поездка в таинственныйРино приобретала все более конкретные очертания. Габриэла начала задумываться,как быть со школой, если ей придется уехать с мамой на целых шесть недель. Носпросить об этом у Элоизы она, разумеется, не могла. Габриэла прекрасно знала,что своим вопросом она только лишний раз разозлит мать, но ответа не добьется.

Ей оставалось только одно — терпеливо ждать, ловить новые иновые обрывки разговоров и сопоставлять их с услышанным ранее, чтобы получитьхоть какое-то представление о своем ближайшем будущем. Каждый день она бегалапроверять почту, надеясь найти письмо от отца, но его все не было и не было.Однажды Элоиза заметила, как Габриэла роется в почтовом ящике, и сразу всепоняла. Вооружившись отставленным было желтым кожаным ремешком, она заставилаГабриэлу спустить штанишки и жестоко выпорола ее, но ни боль, ни испытанноеунижение странным образом не произвели на девочку никакого особенного действия.Вообще в последнее время Габриэле стало казаться, что мать то ли слегкауспокоилась, то ли просто устала. Во всяком случае, наказания стали не такимичастыми и приобрели воспитательно-академический характер. Если раньше матьпросто налетала на нее и начинала бить чем попало и по чем попало, то теперьона сначала заставляла Габриэлу принять наиболее удобное для наказаниеположение и, хлеща ее ремнем, почти доброжелательно втолковывала девочке, какаяона дрянь, чудовище и мерзавка.

Возможно, впрочем, все это происходило потому, что теперьЭлоиза была слишком занята своей собственной жизнью, так что на «воспитание»дочери у нее не оставалось ни времени, ни сил, ни желания. Объявив ее«безнадежной» и «неисправимой» («Твой отец наконец-то это понял и ушел!»),Элоиза как бы сняла со своих плеч часть материнского долга, и Габриэлавздохнула свободнее. Она могла больше не опасаться, что мать ворвется к нейпосреди ночи и, сбросив на пол, примется топтать ногами. То, что она оказаласьфактически предоставлена самой себе, даже радовало девочку. Случалось, чтоГабриэла не находила вовсе никакой еды, однако голодать ей было не привыкать.«Лучше так, чем мама снова будет расстраиваться», — рассуждала Габриэла,ложась спать и по привычке укрываясь одеялом с головой.

Их новая экономка Джанин уходила ровно в пять часов. КогдаЭлоизы не было вечером дома, она иногда оставляла для Габриэлы что-нибудь наплите или в духовке, однако это случалось не слишком часто. Если Элоизаобнаруживала, что Джанин «балует» девчонку, она устраивала сокрушительныйскандал. По этой причине экономка была предельно осмотрительна и осторожна. Онани во что не вмешивалась и старательно притворялась, будто ей все равно. Удевочки были самые печальные глаза, какие Джанин когда-либо видела; каждый раз,когда она ловила на себе этот взгляд, сердце у нее обливалось кровью, но онаочень хорошо понимала, что ничем не может помочь.

«Плохая ли, хорошая, а все ж таки — родная мать…» — вздыхалаДжанин, тайком оставляя на плите миску с супом или пряча в духовку оставшиесяот обеда котлеты.

Иногда она даже ставила холодный компресс на синяк, который,как утверждала девочка, она получила, играя на школьном дворе или в спортзале.Но Джанин-то знала, что такие синяки в школе получить просто невозможно, еслитолько там не порют детей розгами за малейшую провинность. Порой Джанин дажежалела, что девочка не может убежать из дома. Но даже если Габриэла решится наэто, в конце концов ее найдут и вернут домой. Даже полиция не станетвмешиваться в отношения между матерью и дочерью до тех пор, пока Элоиза неубьет или не искалечит девочку.

Габриэла тоже это знала, несмотря на то что ей было всегодесять лет. Она уже усвоила, что никакой помощи от взрослых ждать неприходится. Они не любят вмешиваться в чужие дела, если это грозит им хотькакими-то осложнениями, и не спешат спасти тебя от боли или опасности. Онипросто закрывают глаза, затыкают уши и отворачиваются, если рядом с нимипроисходит что-то неприятное. Так поступил ее отец, а Габриэла по-прежнему былауверена, что папа — самый лучший из всех взрослых.