Молотов. Тень вождя - Борис Соколов

Как вспоминал бывший помощник Михаила Горбачева Валерий Болдин, возглавлявший Общий отдел ЦК КПСС, «смерть Сталина сняла ограничения на доступ членов Президиума ЦК к документам его архива. Еще не состоялись похороны вождя, а Хрущев, Маленков, Берия, Молотов и другие помчались в кремлевский кабинет и вскрыли его личный сейф. В этом сейфе было, как мне рассказывали, много любопытного. Члены Президиума ЦК быстро разобрали бумаги, которые имели отношение лично к ним. Молотов среди прочего изъял и подлинники секретного протокола. С 1953 года они находились в его личном сейфе. И только после освобождения от должности министра иностранных дел он переправил их в ЦК КПСС, и они попали во второй сектор Общего отдела».

В конце сентября 1939 года Риббентроп вновь посетил Москву — чтобы заключить договор о дружбе и границе, секретные протоколы к которому устанавливали новую линию разграничения двух стран в Польше и содержали обязательство не допускать на своей территории агитации за воссоздание польского государства. Опять переговоры с ним вел главным образом Сталин, сопровождаемый Молотовым. Риббентроп хорошо запомнил банкет, более пышный, чем ночью 23 августа:

«Члены Политбюро... меня приятно обескуражили... я и мои сотрудники провели с ними вечер в весьма гармоничной обстановке. Данцигский гауляйтер, сопровождавший меня в этой поездке... даже сказал: порой он чувствовал себя просто среди своих старых партийных товарищей. Во время банкета, по русскому обычаю, произносилось множество речей и тостов за каждого присутствующего вплоть до секретарей. Больше остальных говорил Молотов, которого Сталин (я сидел рядом с ним) подбивал на все новые и новые речи... На столе стояла отличавшаяся особенной крепостью коричневая водка. Этот напиток был таким крепким, что от него дух захватывало. Но на Сталина коричневая водка словно не действовала. Когда по этому случаю я высказал ему восхищение превосходством русских глоток над немецкими, Сталин рассмеялся и, подмигнув, выдал мне «тайну»: сам он пил на банкете только крымское Вино, но оно имело такой же цвет, как и эта дьявольская водка.

В течение этого вечера я не раз дружески беседовал с членами Политбюро, которые подходили, чтобы чокнуться со мной».

Все это должно было продемонстрировать рейхсминистру советско-германскую дружбу, которой оставалось жить чуть больше полутора лет.

Когда немцы вторглись в Данию и в Норвегию, Молотов сообщил Шуленбургу:

«Советское правительство понимает, какие меры были навязаны Германии. Англичане, безусловно, зашли слишком далеко. Они совершенно не посчитались с правами нейтральных стран... Мы желаем Германии полного успеха в ее оборонительных мероприятиях».

А 10 мая 1940 года, когда немцы вторглись во Францию, Вячеслав Михайлович, заранее извещенный об этом германским послом, заявил Шуленбургу: «Германия должна была защитить себя от англо-французского нападения».

Главной своей задачей на посту руководителя внешнеполитического ведомства Молотов считал максимальное расширение советской территории и сферы влияния. Он говорил по этому поводу Чуеву:

«Хорошо, что русские цари навоевали нам столько земли. И нам теперь легче с капитализмом бороться... Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей».

В разговоре с Феликсом Чуевым Молотов вспоминал, как выламывали руки прибалтийским политикам:

«Коммунисты и народы Прибалтийских государств высказались за присоединение к Советскому Союзу. Их буржуазные лидеры приехали в Москву для переговоров, но подписать. присоединение к СССР отказывались. Что нам было делать? Я вам должен сказать по секрету, что я выполнял очень твердый курс. Министр иностранных дел Латвии приехал к нам в 1939 году, я ему сказал: “Обратно вы уж не вернетесь, пока не подпишете присоединение”. Из Эстонии к нам приехал военный министр, я уж забыл его фамилию, популярный был, мы ему то же сказали. На эту крайность мы должны были пойти. И выполнили, по-моему, неплохо... А им деваться было некуда. Надо же как-то обезопасить себя. Когда мы предъявили требования... Надо принимать меры вовремя, иначе будет поздно. Они жались туда-сюда, буржуазные правительства, конечно, не могли войти в социалистическое государство с большой охотой. А с другой стороны, международная обстановка была такова, что они должны были решать. Находились между двумя большими государствами — фашистской Германией и Советской Россией. Обстановка сложная. Поэтому они колебались, но решились. А нам нужна была Прибалтика. (Вячеслав Михайлович не стал уточнять, что летом 1940 года прибалтийские министры

и президенты после переговоров отправились в тюрьмы и лагеря. — Б. С.)...

С Польшей мы так не смогли поступить. Поляки непримиримо себя вели. Мы вели переговоры с англичанами и французами до разговора с немцами: если они не будут мешать нашим войскам в Чехословакии и Польше, тогда, конечно, у нас дела пойдут лучше. Они отказались, поэтому нам нужно было принимать меры, хоть частичные, мы должны были отдалить германские войска...»

Если это не ошибка записи Чуева, то перед нами — очень важная проговорка. Дело в том, что во время англо-франко-советских переговоров летом 1939 года в Москве речь шла о пропуске советских войск в Польшу и Румынию, а отнюдь не в Чехословакию, которая в то время была оккупирована немцами.

Раз Молотов действительно имел в виду Чехословакию, а не Румынию, то, очевидно, речь шла о каких-то переговорах с Англией и Францией во время Судетского кризиса летом и осенью 1938 года, когда Советский Союз, по всей вероятности, настаивал на том, чтобы в обмен на свое военное выступление против Германии получить право советизировать Чехословакию и Польшу. Если требования действительно были таковы, то неудивительно, что Даладье и Чемберлен посчитали, что им дешевле будет уступить Гитлеру Судеты.

Из признания Молотова также следует, что сразу же после Мюнхенского соглашения советское руководство взяло курс на сговор с Гитлером.

Оправдывая советско-германский пакт о ненападении, Молотов заявил в беседе с Чуевым:

«Если бы мы не вышли навстречу немцам в 1939 году, они заняли бы всю Польшу до границ. Поэтому мы с ними договорились. Они должны были согласиться. Это их инициатива — Пакт о ненападении. Мы не могли защищать Польшу, поскольку она не хотела с нами иметь дело. Ну и поскольку Польша не хочет, а война на носу, давайте нам хоть ту часть Польши, которая, мы считаем, безусловно принадлежит Советскому Союзу».

Точно так же Вячеслав Михайлович мотивировал советское нападение на Финляндию:

«И Ленинград надо было защищать. Финнам мы так не ставили вопрос, как прибалтам. Мы только говорили о том, чтобы они нам часть территории возле Ленинграда отдали. От Выборга. Они очень упорно себя вели... Хрущев отдал финнам Порккала-Удд. Мы едва ли отдали бы».

При этом Молотов до конца жизни даже в самых доверительных беседах отрицал существование секретных протоколов к советско-германским договорам 1939 года.