Испорченная реальность - Джон Урбанчик

Но там жили призраки. С ними нельзя было связываться.　

На станции я потратил последние деньги на билет в город.　

Анна оказалась совсем не такой, как я думал. Черт, да я даже не ожидал, что буду с ней разговаривать. Хотел увидеть своего босса, Дезире, но она прошла мимо и за ланчем совсем меня не узнала.　

Мир сошел с ума. Или я. Я начал привыкать к этой возможности. Сколько еще свободы нужно человеку? Я мог не подчиняться даже требованиям рассудка. Меня не удерживали ни законы, ни правила, ни руководства, только мой собственный разум, а он был, мягко говоря, нездоров. Чтобы исцелиться, пришлось бы вернуться. К себе.　

Мне не верилось, что путь назад был. Время текло вперед и никогда — вспять. Но, учитывая то, что я уже видел, вернуться в прошлое казалось возможным. Вот только куда? К Карен и Тимми, чтобы снова их потерять? Или в вариант Анны, где я существовал только в ее снах?

Анна была милой. Даже красивой. В другое время, в другом месте она бы обворожила меня. Но пока у меня есть Карен, я не поддамся искушению.　

Беда в том, что ее уже не было.　

Я вообще не знал, что у меня осталось, кроме возвращающейся мигрени. Чистая одежда, шум в голове от вина, три доллара двадцать центов и ни единой зацепки.　

Когда прибыл поезд, я вошел в салон. Он останавливался на станциях, пассажиры появлялись и исчезали. Их стало гораздо больше. Наверное, дело шло к пяти или к шести. Время не имело значения, когда пространство было настолько искажено.　

Вот оно. Я исказил пространство. Летя со скоростью света, перемещаясь из одной точки Вселенной в другую, я заблудился и сломал перегородку между мирами. Я не помню, что родился в научно-фантастическом фильме, но сейчас точно оказался в одном из них. Я проглотил красную таблетку вместо синей. Выпил зелье. Украл чашу с двумя ручками у неправильного дракона. По глупости подцепил антиматериального клеща. Потерял семью и себя. Я гадал, говорила ли в другом мире Карен полицейским, где она в последний раз меня видела, настаивала ли, что я не мог далеко уйти. Ведь я ушел босым, куда я мог податься? Был ли похищен? Пропал ли? Они должны были что-то предпринять. Куда, куда же исчез ее бедный муж?　

Я счел, что мне повезло. Когда поезд подошел к «Централ», я понял, что говорил про себя. Если кто-то и услышал мои мысли, то ничего не сказал.　

Я пересек платформу. Стал ждать следующий поезд. Я не знал, куда поеду, не был уверен, что сяду. Не присоединился к толпе, спускавшейся по ступеням с платформы. Почему?　

От страха. Я боялся призраков.　

Начался дождь. Снова. Он лил, пока Ворона рассказывала свои мистические истории. Не задевал меня на платформе, но я видел, как капли падали на пути, на цементный край, заставляя людей отступать от желтой линии. В каждой жизни должен случиться дождь. Кто это сказал? Я не мог вспомнить. Был слишком смущен и разочарован для отчаянья, иначе бросился бы под поезд.　

Этого я, конечно, не сделал. Не мог сдаться. Мне просто нужно было выбрать направление.　

Куда бы я ни поехал, рисковал встретить призраков. Зачем откладывать? Когда прибыл поезд на «Гаун-Холл», я спустился по лестнице, миновал выложенные белой плиткой залы, приложил билет к турникету и оказался на станции перед парком Белмор. Чтобы попасть в сам парк, пришлось пересечь несколько полос. Наконец я оказался на месте, ночью, под дождем. Сотни голубей слетались к старику в синей парке — урвать хлебных крошек. Если бы она оказалась серой, я бы не стал к нему приближаться.　

Тропинки бежали сквозь парк к Хэй-стрит, но на полпути я остановился. Сел на скамейку. Смотрел на голубей, сорок, людей, идущих под зонтиками, пару детей, перекидывающихся мячом для регби. Я хотел есть, внезапно осознал я, просто умирал от голода. Из головы еще не выветрился хмель.　

Я не хотел засыпать — просто закрыть глаза.

— Очищение, очищение, очищение!

Скандирование было угрожающим. Даже хуже, словно третьеразрядный хор пытался спеть песню в первый раз. Голоса повсюду, пронзительные или по-змеиному бархатистые, баюкают, если не хаос, то разлад.　

Иезавель поднимает голову. Чуть-чуть. Смотрит на меня, но прячет лицо, не хочет, чтобы ее видели. Но спрятаться не выходит. Она обнажена — в некоторых местах до костей. Дыхание судорожное, а глаз — они оставили ей один — широко раскрыт. В нем ужас.　

Призраки без усилия движутся в толпе, несмотря на размеры квартирки, никогда не сталкиваются, шелестят мимо друг друга, за ними тянутся серые лохмотья, еще не убранные ножи безмолвно разрезают воздух.　

Нога опускается мне на спину, придавливает к земле, не дает пошевелиться. Менее чем в восьми футах от меня — большая, уродливая пушка, но она могла бы быть и в Ронконкоме[13]. Толку никакого. Но, если бы мне удалось ее достать, что бы случилось, закончись пули и останься еще призраки?　

Нет, я мог только сбежать. Через входную дверь. В окно, как призрак, я не пролезу. Я не змея, не акробат. Дверь манит меня больше, чем что-либо в квартире Иезавели. Между свободой и мной три призрака. И их глава, Капитан Страх, — надменный, ухмыляющийся, у него на лице моя слюна.　

Он наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза. Я знаю, о чем он думает. Я сломлен. Прижат к земле, почти что мертв, не представляю угрозы. Он почти прав. Я не супергерой. Не знаю заклятия, чтобы исчезнуть отсюда. Если Капитан Страх заговорит, придется слушать. Если скомандует своим теням — страдать. Ужасная ситуация.　

Когда он говорит, его скрипучий голос царапает мои уши. Комната замирает, как по волшебству. Напев про очищение смолкает.　

— Я все еще вижу вызов в твоих глазах.　

Я действительно не сдался. Напрягаю мускулы, хотя врагов больше, а я повержен, брошен наземь.　

Я пытаюсь смотреть на Страха и игнорировать Иезавель. Она плачет. Единственный глаз бешено мечется по сторонам — я вижу это сквозь пальцы, которыми она закрывает лицо. Иезавель шевелит губами, но не может издать ни звука.　

— Это почти впечатляет, — говорит Страх. Его ухмылка становится шире. Злее. Мерзкой. Он собирается натравить на меня призраков, хочет, чтобы меня заживо освежевали.　

Он распрямляется. Встревоженные призраки остаются на месте.　

— Тебе дали шанс.　

— Я ничего не сделал, — отвечаю я, и внезапно слова срываются с губ потоком — все, что угодно, лишь бы оттянуть его неизбежную команду: — Я испорчен, знаю, у меня нет дома, я не могу вернуться, я слушал, и учился, и никому не мешал, а Иезавель... боже, она ведь вам не вредила, вы не должны были... Мы просто пытались жить, легко и беззаботно, словно ничего не случилось.