Одесса-мама. Каталы, кидалы, шулера - Анатолий Барбакару

Аркадий попросил Гену проследить, все ли пройдет гладко в аэропорту. В последний момент, перед самой посадкой, аэрофлотчик объявился в зале ожидания и всучил Гене пакет. Акция сорвалась по причине таможенного рейда.

Гена вернул коллекцию Аркадию. Вызвав в дальнейшем недоумение у коллег-аферистов.

Вторая проблема у эмигрантов возникла с продажей недвижимости. Деньги за хату Клейманам должны были перевести в немецкий банк. Только после подтверждения о переводе планировалось оформление купчей.

В день отъезда, с утра, на общем собрании каравана, когда выяснилось, что деньги все еще в банк не пришли и оставалось минимум времени для посещения нотариуса, нумизмат вдруг принял несколько истеричное решение: оформить квартиру на Гену.

— Продашь и деньги переведешь, — сказал он знакомому исключительно по рекомендациям помощничку. — Оставишь себе штуку... Или сколько посчитаешь нужным.

Должно быть, Аркадия подкупила добросовестность Гены в эпизоде с монетами.

Гена не спорил.

К операции «Пересечение границы» он был готов. Экипировка состояла из фотоаппарата «Зенит» устаревшей модели и командировочного удостоверения газеты «Одесский вестник», добытого через знакомого.

Два купе поезда до потолка были забиты чемоданами. В щелях между ними, как тараканы, ютились переселенцы. Гена с гориллами обосновались в отдельном купе.

Но общался в пути Гена преимущественно с Клейманами.

Какие чувства испытывали эти люди, теряющие Одессу?.. Он догадывался какие. Не догадывался, знал точно. По их рассеянным, испуганным взглядам в темные мутные стекла вагона.

На что они рассчитывают, загрузившись до потолка скарбом и приближаясь с ним к западноукраинской границе... Этого Гена не мог знать. Потому что этого не знали и сами Клейманы. Аркадий резонное любопытство Гены удовлетворил фразой:

— В крайнем случае скажем: оставьте себе.

Но оставлять пожитки на границе не пришлось. Гена лишь приблизительно представлял, как будет действовать, но импровизация и некоторое подобие вдохновения дали эффект.

Первой на таможне в Мостиске в купе заглянула женщина-таможенница. И обомлела от увиденного.

— А это... все оформлено?.. — пролепетала она.

Старший Клейман проявил неожиданную сноровистость. Он, как черт из табакерки, выдвинулся из-за сундука и протянул таможеннице стопку долларовых купюр. И угоднически предложил:

— Может, вы оформите?

— Нет, что вы... — испугалась женщина.

И вот тут вступил Гена.

— Я вас сниму, — деловито объявилон ей, объявившись в проходе, у входа в купе, с фотоаппаратом.

— Что такое?.. — вконец растерялась та.

— Я специально подождал, не представился сразу. И стал свидетелем того, что вы не взяли предложенные вам деньги.

— Вы... вы кто? — не поняла таможенница.

— Корреспондент. — Гена протянул ей удостоверение. — К нам в газету поступают сигналы о том, что на границе притесняют отъезжающих на ПМЖ. Особенно еврейской национальности. Я командирован выяснить, так ли это. И я вижу... Вы же украинка?..

— Да...

— Вот видите. А некоторые говорят о неприязни между украинским и еврейским народами.

— Что вы, как можно, — вдруг обрела дар речи женщина. — Что, мы не понимаем, у людей горе...

— Я должен вас сфотографировать, — не унимался Гена.

Потом он брал интервью и у таможенницы, и у ее бригадира, то и дело восхищаясь бескорыстием работников таможни. При этом настойчиво признавался в некотором коварстве собственных замыслов:

— А я ведь ждал. Думал, возьмете. Не может быть, чтоб не взяли. Надо же...

— Как можно?.. — удивлялся и бригадир, благодарно поглядывая на подчиненную. — Что мы, не люди?!

Переход границы обошелся Клейманам в шестьдесят украинских карбованцев, оформленных по квитанции.

Все время, пока поезд стоял на станции, Гена суетился. Снимал пограничников на перроне, выискивал живописные ракурсы. Знали бы доверчивые таможенники и пограничники, что в аппарате даже не было пленки...

Когда состав тронулся, ошалевшие, все еще не верящие, что кордон пройден, Клейманы сбились в одном купе. Молчали. Первым нарушил молчание Клейман-старший. Он патриархально произнес:

— Вы хоть понимаете, что этот мальчик для нас сделал?!

Но мальчик сделал для них и еще кое-что...

На подъезде к вокзалу Варшава-Восточная Гена почуял неладное. Он и сам не смог бы объяснить, по каким признакам, но понял: его гориллообразные попутчики, нанятые Аркадием для прикрытия, замыслили гадость. Кинут они подопечных. Для того и нанялись.

Варшавский вокзал, может, и был архитектурно выдержан в европейском стиле. Это не бросалось в глаза, потому что атмосфера его вполне соответствовала нашим провинциальным станциям. Как ей не соответствовать при таком количестве цыган, оккупировавших каждый свободный угол, и сомнительных личностей, рыскающих под сводами в поисках неизвестно чего.

Полицейские тоже походили на наших. Столь же умело не замечали происходящего.

Гена судорожно соображал, как быть. Клейманов пока не расстраивал, не предупреждал о возможной подлости сопровождающих. Толку от этого предупреждения. Лишнее расстройство от человеческой бессовестности.

Понимая, что проку от собственного противодействия будет немного, Гена тем не менее старался от Клейманов, скучковавшихся у горы чемоданов, не отходить. Хотя и держался как бы сам по себе.

Сопровождающие братцы, устроившись чуть в стороне, откровенно заговорщицки посматривали на эту гору.

Гене все же пришлось отлучиться. По нужде.

В туалете его и осенило. Но не благодаря способствующей размышлению позе. Идею выхода из создавшегося положения родил подслушанный из кабинки разговор.

— Петруха, я тебе говорю, они не рыпнутся. По рожам вижу: лохи лохами. Сами все сделаем... — раздался под журчание у писсуаров голос с харьковским акцентом.

— Пацанов надо звать, — ответил другой, сдержанный. — Сами не управимся. Шмоток до хера.

— Я тебе говорю, не рыпнутся. Побросаем все в тележку. Куда спешить. Менты все равно кроют...

— Журчание стихло. Когда стихли и шаги. Гена вышел из кабинки. И, поспешив к выходу, увидел спины двух стриженых лопоухих парней. Их до этого он не видел.

«Тоже неплохо», — подумал Гена. Сначала подумал с иронией, а потом и всерьез. Он уже знал, что следует предпринять.

К парням он подошел сам. Издалека определил, кто из них Петруха. К нему и обратился: