Единственная - Кира Касс

— Я не хочу, чтобы она страдала, — упрямо произнес тот.

— Ваше высочество, — ахнула Пейдж и упала на колени. Плечи у нее заходили ходуном, как будто она плакала.

— Это Пейдж, — как ни в чем не бывало представила я свою новую знакомую. — Давайте садиться.

Аспен протянул Пейдж руку.

— Тебе ничто не грозит, — заверил он ее.

Максон обнял меня за талию и повел к фургону.

— Я был уверен, что нам придется искать тебя всю ночь напролет, — выдохнул он.

— Я тоже. Но в таком состоянии я бы далеко не ушла. Пейдж помогла мне.

— Тогда о ней позаботятся, даю слово.

Мы с Максоном и Пейдж забрались в фургон и покатили по дороге обратно во дворец. Отчего-то мысль о крепко запертой металлической двери очень грела мне душу.

Аспен вытащил меня из грузовика и торопливо отнес в какую-то крохотную комнатушку. В пространство, меньшее, чем моя ванная, были втиснуты две узкие койки и комод. По стенам были развешаны фотографии и записки, несколько смягчавшие казенную обстановку, но внутри все равно было неуютно, не говоря уж о том, что, когда в нее набились мы с Аспеном, Эйвери, Максон и Пейдж, стало еще и невероятно тесно.

Аспен как можно бережней уложил меня на койку, но рука все равно продолжала дергать.

— Нужно привести врача, — сказал он.

Однако я видела, что он сам сомневается в собственных словах. Если звать доктора Эшлера, придется либо рассказать ему всю правду, либо наврать с три короба, а ни то ни другое было нам не нужно.

— Не надо, — слабо возразила я. — Не умру же я от этого. Ну, останется шрам, велика важность. Нужно только промыть рану.

— Тебе нужно болеутоляющее, — добавил Максон.

— У нее может начаться заражение. В переулке было ужасно грязно, да еще я ее трогала, — виновато подала голос Пейдж.

Руку вдруг словно объял огонь, и я зашипела от боли:

— Энн. Приведите Энн.

— Кого? — переспросил Максон.

— Ее старшую горничную, — пояснил Аспен. — Эйвери, приведи Энн, и пусть захватит аптечку. Придется обойтись тем, что есть там. И еще нужно придумать, что делать с ней, — кивнул он на Пейдж.

Полные тревоги глаза Максона скользнули с моего лица на обеспокоенное лицо Пейдж.

— Ты преступница? Ты откуда-то сбежала? — спросил он у нее.

— Никаких преступлений я не совершала. А из дома действительно сбежала, но меня никто не ищет.

Максон обдумал услышанное:

— Добро пожаловать во дворец. Эйвери отведет тебя на кухню. Скажешь Мэллори, принц велел взять тебя в помощницы. И передай ей, пусть немедленно поднимется в офицерское крыло.

— Мэллори. Слушаюсь, ваше высочество.

Пейдж сделала книксен и следом за Эйвери вышла из комнаты, оставив меня наедине с Максоном и Аспеном. Мы провели вместе всю ночь, но втроем остались впервые. Груз секретов физически ощущался в и без того тесной комнатке.

— Как вы от них отбились? — спросила я.

— Август с Джорджией и Микой услышали стрельбу и выскочили на улицу, — сказал Максон. — Он не шутил, когда сказал, что никогда не причинит нам зла. — Максон умолк, его взгляд на миг устремился куда-то вдаль и стал печальным. — Мике не удалось уйти от пули.

Я отвернулась. Я совершенно не знала парнишку, и тем не менее этой ночью он отдал за нас свою жизнь. У меня было такое чувство, что я лично убила его, своими собственными руками.

Я потянулась утереть слезы и немедленно вскрикнула от боли.

— Успокойся, Америка, — сказал Аспен, забыв о том, что должен держаться официально.

— Все будет хорошо, — пообещал Максон.

Я кивнула, закусив губу, чтобы не плакать. Ну почему?

Повисло долгое молчание. Впрочем, возможно, мне только казалось от боли, что время тянется так долго.

— Такая преданность — огромная редкость, — неожиданно произнес Максон.

Сначала я решила, что он все еще говорит о Мике. Но потом мы с Аспеном увидели, что взгляд Максона направлен куда-то на стену за моей спиной.

Я повернула голову, радуясь возможности отвлечься от жгучей боли в руке. Там, рядом с несколькими картинками, нарисованными кем-то из младших братьев или сестер Аспена, была приколота записка.

Я всегда буду любить тебя. Я буду ждать тебя вечно. Я с тобой, что бы ни случилось.

Год назад, когда я оставила эту записку Аспену на окне, почерк у меня был чуть более корявый, к тому же я щедро украсила листок сердечками, чего ни за что не стала бы делать сейчас, но я по-прежнему чувствовала важность этих слов. Тогда я впервые решилась облечь их в письменную форму, и мне было страшно от того, насколько острее стали мои чувства, когда я выплеснула их на бумагу. А еще я вспомнила, как боялась, что записку обнаружит мама, и этот страх пересилил тревогу от осознания, что я люблю Аспена.

Сейчас я боялась, что Максон узнает мой почерк.

— Здорово, наверное, когда есть кому писать. Для меня любовные письма всегда были недосягаемой роскошью, — с печальной улыбкой продолжал Максон. — Она сдержала свое слово?

Аспен взял подушки с соседней кровати и подложил их мне под голову, не глядя ни на меня, ни на Максона.

— Сложно поддерживать переписку, — сказал он. — Но я знаю, что она со мной, что бы ни случилось. В этом я не сомневаюсь.

Я взглянула на коротко подстриженные темные волосы Аспена — единственное, что было мне видно, — и ощутила новую боль. В каком-то смысле он был прав. Мы всегда будем присутствовать в жизни друг у друга. Но… эти слова? Та любовь, которая когда-то переполняла меня? Ее больше не было.

Рассчитывает ли на нее Аспен?

Я покосилась на Максона. В его печальном взгляде мне почудилась зависть. И я не удивилась. Как-то я призналась Максону, что у меня был роман. У него тогда сделался такой вид, будто его лишили чего-то, будто он не верил в то, что способен кого-то полюбить.

Узнай он, что я тогда и Аспен сейчас говорили об одном и том же романе, это, без сомнения, убило бы его.

— Напиши ей поскорее, — посоветовал Максон. — Чтобы не забывала.

— Да где они ходят? — пробормотал Аспен и вышел из комнаты, ничего не ответив на слова Максона, словно и не слышал их.

Максон проводил его взглядом и снова повернулся ко мне:

— До чего же я никчемный. Тебе помочь ничем не могу, так решил хотя бы попытаться помочь ему. Мы с тобой оба обязаны ему жизнью. — Максон покачал головой. — Но, похоже, я только его расстроил.

— Просто мы все переволновались. Ты не сделал ничего плохого, — заверила я его.