Лунные бабочки - Александр Экштейн

— Это ты за меня ходатайствовал?

— Нет, — честно признался Хромов. — Миронов ходил на прием к нашему министру и убедил его в твоей компетентности.

— Где мои ребята? — хрипло спросил растроганный до глубины души полковник Самсонов. — Пусть едут домой, работы много.

— Так они же в официальном отпуске, — удивился Хромов. — Я своим, а заодно и твоим, путевки на турбазу МВД под Сочи достал, пусть в море поплавают.

— Да ты что? — возмутился Самсонов. — Какие могут быть путевки этим оболтусам?

— Приказ министра. Он Баркалова вспомнил.

— А, — сменил гнев на милость Самсонов. — Тогда пусть отдыхают.

Судя по интонации Самсонова, было ясно, что этот отдых дорого обойдется оперативникам.

— Семен Иосифович, — просунула голову в кабинет секретарша Любовь Антоновна, — где будет располагаться кабинет вашего нового зама по связям с общественностью полковника Абрамкина?

— Значит, так, — радостно озаботился Самсонов. — Из-под лестницы, где кладовка возле туалета, пусть пятнадцатисуточники все швабры, ведра и прочий хлам вынесут, побелят и стол поставят. Кабинет получится шикарный, в Сочи у него и такого не было.

Как только секретарша скрылась, полковник Самсонов мрачно задумался: «Где капитан Савоев? Это к добру не приведет». Самсонов понимал, что исчезновение Славы Савоева чревато лишь двумя, но обязательными последствиями: или с ним что-то случилось, или скоро случится что-то с городом и погонами самого Самсонова…

1

Далай-лама взял в руки глиняную чашу, зачерпнул из источника, бьющего в пещере, воду и сделал несколько глотков.

— Где-то здесь, — сказал он двум своим спутникам и неопределенно кивнул головой в сторону выхода из пещеры, — она и располагается.

Вокруг неглубокой пещеры высилось безмолвие, прерываемое гулом срывающихся в пропасть лавин. Безмолвие было огромным и белым, непредсказуемым и опасным, но в то же время чистым и хрупким. Гималаи. Перевал Орджанмин. Высота — 6821 метр.

— Это место действительно существует? — спросил у далай-ламы европеец с характерной для русских непредсказуемой искренностью в чертах лица. Он был в теплой, слегка модифицированной для гор рясе. — Для нашей веры даже предположение о существовании такой страны греховодно.

— Просто вы не знаете своей веры, — спокойно ответил далай-лама. — Православие слишком тонкое и глубокое вероисповедание, оно не по плечу современным пастырям. Страна снов Агнозия, или, если угодно, Шамбала, где-то здесь, но не надейтесь, что вы встретитесь со своими детскими снами, которые у всех до пяти лет пророческие.

— А мне кажется, — сказал третий спутник, — что даже если мы столкнемся с этой страной, в основе все равно будет грубая реальность, чудодейственность которой обусловливается лишь ее уникальностью и неизученностью.

— Это очень удобное предположение, — равнодушно ответил ему далай-лама. — Наверное, приятнее веры, оптимистичнее. Всегда есть шанс уверовать. Обратный процесс катастрофичней. Уход из веры в неверие дестабилизирует ангельское и уничтожает дьявольское внутри человека, а это опасно, дьявол мстителен.

— Да простит меня Аллах, — заметил третий спутник, — но это лишь слова, а их много, есть и более убедительные, но ты-то знаешь, правитель Тибета, что в словах истины нет.

— Истины нет нигде. — Православный монах, точнее, человек, представившийся православным монахом, опустил глиняную чашу в источник и, наполнив ее прозрачной водой, протянул мусульманину, точнее, человеку, похожему на мусульманина. — Познание истины предусматривает финал, то есть несуществующее действие, которое, конечно же, существует, но истина к этому не имеет никакого отношения.

— Зачем вы изобразили своего Бога человеком? — Мусульманин бережно принял из рук монаха чашу с водой. — Хотели возвысить человека, а на самом деле унизили Бога…

Неожиданно их беседу прервал порыв холодного ветра, донесший до их слуха гул далекого камнепада. Гималайские горы жили своей жизнью. Боги, духи и демоны гор пренебрегли бы людьми, сидящими в небольшой пещере, но их беспокоила судьба источника, бьющего в ней, поэтому они окружили пещеру и пристально следили за людьми, за каждым их шагом.

— Бога унизить нельзя, — вздохнул человек, похожий на православного монаха. — Да ты и сам это знаешь, но все равно говоришь. Если я начну отвечать, ты станешь искать слабые места в моих ответах, и у нас, — монах улыбнулся, — возникнет религиозный конфликт креста и полумесяца.

Мусульманин осторожно пошевелился, усаживаясь поудобнее, но сделал это неловко из-за ушибленной ноги, ставшей причиной их привала. Из наклонившейся чаши в его руке пролилась вода на освобожденную от обуви ступню синевато-багрового цвета. Буквально на глазах ступня стала принимать обычный цвет, и вскоре о месте ушиба ничто не напоминало. Мусульманин потрогал ногу рукой и, подняв глаза на далай-ламу, хриплым от удивления голосом спросил:

— Что это?

— Это гималайские горы, Тибет, — спокойно ответил ему далай-лама.

2

Тот, кто выдавал себя за православного монаха, в миру носил имя хотя и великое, но в сочетании с фамилией вполне дурацкое. Кузьков Коперник Саввич, уроженец Татарстана, города Чистополя, где, кроме церквей, тюрьмы и часового завода, выпускающего часы «Командирские», больше ничего не было, особенно если не принимать во внимание дома, улицы, собак и, стилизованное под татарское, русское небо над головой. Коперник Саввич проявил недюжинные способности и волю для того, чтобы вырваться из Чистополя навсегда, и он из него вырвался в Москву, ибо талантливому человеку в России больше некуда вырываться, только в Москву или в эмиграцию. В Москве он стал доктором медицинских наук. На пути к докторскому званию познакомился с нейрохирургом Лутоненко, тот представил его Ивану Селиверстовичу Марущаку, и Коперник Саввич занял в УЖАСе должность «радостного гостя», то есть стал исполнителем приговоров, палачом. Коперник Саввич входил в группу «Тайная вечеря» и был лучшим в мире знатоком ядов и специалистом по их применению в самых невозможных для этого условиях. Там, где он исполнял верховную волю, люди умирали со счастливой улыбкой на губах. Не важно, где это происходило: в купе поезда, на приеме у папы римского, в постели любовницы, во время получения правительственной награды или ссоры с женой. Как только яд начинал устанавливать в организме свои порядки, человек сразу же становился счастливым, просветленным и мечтающим войти в смерть с нетерпеливой улыбкой желания на губах. Коперник Саввич знал более трех тысяч разновидностей «счастливых» ядов, которые подразделялись на «грубые», с наркотическим эффектом, «эльфовые», когда человек путает умирание с блаженным засыпанием, и «мудрые», когда человек настолько задумывается о смысле жизни, что продолжает этим заниматься и после ухода в мир иной. Такой яд применялся лишь к людям, ни в какой мере не заслуживающим преждевременной смерти, но которых, дабы они не мешали устоявшейся гармонии, требовалось убить. Группа отравителей «Тайной вечери» была настолько высокопрофессиональной, что знаменитый Чезаре Борджиа стоял бы в ней где-нибудь на предпоследнем месте.