Крест Иоанна Кронштадтского - Юлия Алейникова

Может, это ей кара за эгоизм и глупость? Не знал Господь, как до нее достучаться, и придумал эту камеру. Тихо, одиноко и делать нечего.

Как это ни странно, о своем ночном визитере Маша теперь думала без страха и отвращения, а все происходящее с ней воспринимала как неизбежное зло, с какой-то овечьей покорностью. И мечтала лишь о том, чтобы вызвать у Лаврентия Павловича, как она теперь мысленно его называла, симпатию и интерес, на большее она не рассчитывала, здраво оценивая свои силы. Она не была опытной и искушенной обольстительницей вроде Ларисы Алеповой и красавицей тоже не была, так, милая простушка, не больше. А жить хотелось ужасно, выбраться отсюда хотелось, и непонятно, что же будет делать, когда выберется.

Маша даже стала бояться того момента, когда окажется на улице, и с надеждой молила Бога, чтобы ее подержали в этом подвале еще чуть-чуть, пока она не придумает, как ей раздобыть документы и деньги.

Стена, холодная, выкрашенная в неопределенный буро-синий цвет, навевала тоску. Маша уже знала каждую неровность, каждый подтек краски на стене возле кровати. Вот эта застывшая капля похожа на поток, падающий со скалы, а эта выбоина штукатурки под краской напоминает озеро, вот тут растут пальмы и акация, а вот дом и человечек. Она водила пальцем по прохладной глянцевой поверхности, пока не задремала, а проснулась мгновенно, словно и не спала, только глаза прикрыла. Лязгнул засов, дверь стала отворяться. Маша вскочила с кровати, стремительно взбила волосы, одернула нелепое сатиновое платье и выставила вперед бедро. Теперь она готова.

Желтоватый свет голой лампочки под потолком сообщил ей, что уже вечер, точнее, ночь. Часов у нее не было. Обычно свет в ее камере выключали примерно в одиннадцать. Если появлялся гость, свет включался и горел до его ухода. Наверное, Лаврентию Павловичу нравилось заниматься этим при свете.

Он вошел, как всегда, быстро, дверь за ним тут же закрылась. На этот раз Берия был трезв. Его движения были быстрыми, скупо деловыми, словно он пришел не любовью заниматься, а по делу. Впрочем, какая уж тут любовь? Справление нужды, не более.

Маша сделала над собой усилие и, поймав его взгляд, постаралась выдавить из себя игривую улыбку.

– Ты что лыбишься? – останавливаясь, спросил Лаврентий Павлович с характерным обманчиво мягким акцентом, засовывая руки в карманы брюк.

Брови его недовольно съехались к переносице, а маленькие, похожие на буравчики глазки впились в Машу, отчего она тут же покраснела. Жгучий стыд и страх.

– Ложись давай и юбку задери, – велел Берия, мгновенно формулируя суть своего визита. Он пришел справить нужду, а не заигрывать. Просто, по-животному, без всякой романтической чуши. И ему абсолютно все равно, кто перед ним, главное – теплое, живое тело, молодое, упругое, доступное, прочее не важно. Справил нужду, облапил ее грудь, напустил слюней за ухо, встал, натянул портки и вышел, продолжая на ходу застегивать ремень.

Маша зарыдала. От обиды, от унижения, от собственной глупости. Ей никогда ничего от него не добиться, не выклянчить, он никогда не снизойдет до разговора с ней. А когда она ему надоест, зайдет в камеру красноармеец или кто там стоит за дверью, энкавэдэшник, наверное, и выкинет ее вон, как шелудивую дворнягу. В лучшем случае швырнет вслед ее вещи.

Горечь обиды и унижения душила ее, душила так, что хотелось выть, и отчего-то обида ее была не на Берию и даже не на жизнь, а на мать. Это она, она во всем виновата. Она разрушила ее жизнь, она виновата, что Машка потеряла мужа, единственного, любимого, она виновата, что Маша, как бесприютная, болталась ночами по городу, водилась с сомнительными компаниями, от тоски и одиночества не любила вечерами оставаться дома. Виновата, что она сейчас здесь, виновата в том, что с ней происходит.

Боженька, миленький, помоги мне выбраться отсюда, я пойду к Илье, попрошу у него прощения, исправлюсь, я буду другой, обещаю. И если ты когда-нибудь смилостивишься и пошлешь мне другого мужа, я буду его любить, беречь и ублажать. Обещаю.

И ребенка рожу! Клянусь. Только помоги его сохранить. Помоги выбраться отсюда.

Из своего кабинета Коля сбежал, потому что соседи Аничкин и Ерошкин сегодня никак не давали ему сосредоточиться.

У Аничкина допрос за допросом. А Ерошкин целый день про смотрины рассказывал, которые накануне устроили его родители, пригласив домой сразу трех невест с мамашами. Семен другого такого страшного дня в своей жизни припомнить не мог и целый день донимал всех рассказами о вчерашнем вечере, даже настойчивых просьб заткнуться и не мешать работать не слышал. Он краснел, замолкал на пару минут, но вдруг снова оживал и принимался делиться с товарищами подробностями жутких своих переживаний, причем абсолютно не к месту и при посторонних, чем дискредитировал в их глазах конкретно своих коллег и Московский уголовный розыск в целом.

Наконец Коля, которому надо было обдумать полученные вчера от девушек сведения, сбежал на бульвар и там в тени на скамеечке принялся изучать блокнот с пометками.

Итак, что же у нас получается, морщил лоб Коля, пролистывая страницы, исчерканные кривыми неровными заметками. А ничего у нас не получается. Врут девчонки. Наверняка врут, хотя и не все. Не захотели откровенничать с лейтенантом, скорее всего, четверо: Оля Домнина, Соня Орлова, Женя Саврасова и Рая Толмачёва.

Рая вообще Николаю не понравилась. Если первые три девицы явно чего-то недоговаривали, то Рая откровенно от беседы с ним уклонялась. Сколько он ни старался, так и не смог с ней словом наедине перекинуться, ускользала она от него, как вода сквозь пальцы. Не ухватишь. А почему? Наверняка что-то знает, а говорить не хочет. Значит, надо изловчиться и припереть ее к стенке. Как? Пока не ясно, ну да что-нибудь придумается. А еще надо бы встретиться с той темненькой девицей, что со всеми в Сокольники не поехала. Мира, кажется. Да, вот этими девицами он сейчас и займется. Выяснит в школе домашние адреса, может, у кого телефоны имеются, и займется ими, поднимаясь со скамейки, решил Николай.

Телефон оказался только у Раи Толмачёвой. Как выяснилось, отец ее был видным ученым, жила девушка с родителями и двумя бабушками. По рассказу директора и классного руководителя, Рая была тихой, замкнутой, активности в общественной жизни не проявляла, близких подруг не имела, хотя и поддерживала со всеми ровные товарищеские отношения. В школу перевелась в начале восьмого класса – семья переехала из другого района.

Рая с крепкой семьей и папой-профессором вселила в Николая определенную робость, в чем он никому бы ни за что не признался. Убедив себя, что с имеющей телефон Раисой связаться будет несложно, он решил начать с других девушек. Вот хоть с Миры Вайдман, она и живет недалеко, приободрился Коля и двинулся в нужном направлении.

Видимо, выбор он сделал верный, потому что Миру встретил на улице. Она как раз из арки дома выходила, когда Николай к ее дому подошел.

Девушка выглядела в точности как вчера. В школьном платье и фартуке, такая же сосредоточенная, замкнутая, она быстрым шагом вывернула из подворотни и, не глядя по сторонам, повернула налево. Николай прибавил шагу, хотел окликнуть девушку, но не успел, она уже свернула в переулок. Он заметил, как Мира зашла в булочную. Теперь спешить не стоило. Лучше дождаться ее на улице и проводить домой. Хотя захочет ли она с ним откровенничать? Судя по всему, клеймо дочери врага народа отделило ее от обычных граждан, сделало чужой среди одноклассниц. Как к ней подобраться, какие слова найти?