Благие намерения - Владислав Гончаров

И Мосин с ужасом увидел себя во всей этой истории со стороны. Он увидел, как неумное суетливое существо с простейшими хватательными рефлексами проникает не куда-нибудь — в будущее — и там, даже не пытаясь понять, что происходит, начинает по привычке хапать, хитрить, химичить. А они-то решили, что он валяет дурака! Им и в голову не могло прийти, что так можно всерьез…

Мосин поднялся и побрел по лаборатории. Остановился перед агрегатом для просушки снимков. Из зеркального барабана на него глянуло его лицо — сплюснутое и словно растянутое за щеки. Мосин взвыл и больно ударил себя кулаком по голове.

Ничего уже не исправишь. Дыра закрылась. Хоть кулаком по голове, хоть головой об стену — поздно.

Забыть обо всем и жить по-прежнему? Невозможно. Смотреть в глаза собеседнику и утешаться: «А ведь ты, лапушка, бывшая моя невеста, повела бы там себя еще хуже… А про тебя, тетка, я вообще молчу…» Да, но чем утешишься, глядя в глаза Лихошерсту, который наверняка, не задумываясь, все бы отдал, чтобы попасть туда хоть на пять минут, хоть одним глазком взглянуть…

Ах, если бы Сергей успел вернуться туда до того, как дыра закрылась! Он бы крикнул им: «Это недоразумение! Поймите, я просто не сразу понял, где я!..» И пусть бы он потом превратился в холодную белую вспышку, как «условный допуск» или «светофильтр», но за это хотя бы можно было уважать…

«Я начну новую жизнь, — подумал Мосин. — Я обязан ее начать».

Видно, происшествие сильно расшатало ему нервы. Только спустя полтора часа Сергею удалось взять себя в руки и выйти из этого странного и совершенно несвойственного ему состояния.

«Ну-ка, хватит! — приказал он себе. — Расхныкался!.. Все. Дыры нет. О настоящем думать надо».

Руку он побреет, а потом обязательно достанет мазь для уничтожения волос. Что еще? Пузыри? Мосин выдохнул и с удовлетворением отметил, что с пузырями покончено.

Колготки… Вот тут сложнее, если учесть, что все они наверняка исчезли. Со вспышкой! Хотя днем вспышку могли и не заметить. За Тамарку он спокоен — она ему теперь по гроб жизни благодарна. А вот та спекулянтка… А спекулянтке он скажет: «Нечего было рот разевать. Следить надо за своими вещами…» Ну да, а если они прямо на ней пропали? Все равно пусть рот не разевает. И вообще, какие такие колготки?..

С экс-невестой разговора, конечно, не избежать. Ремешок мог исчезнуть у нее на глазах да еще полыхнуть на прощанье. Ладно, в крайнем случае, придется вернуть червонец и извиниться за глупую шутку.

Лихошерст… Ох, этот Лихошерст!.. Только бы не встретиться с ним до конца недели.

Все? Нет, не все! «Асахи» оплачен! Выходит, он на этом кошмаре еще и заработал? Ну, Мосин! Ну, делец! Все-таки незаурядный он человек, что ни говори…

Заверещал дверной звонок.

Сергей наскоро обмотал руку бинтом и открыл.

Это была вахтерша. Не та, с которой он все время ссорился, а новая.

— Фотографа к городскому телефону. Фотограф есть?

Мосин подошел к столу с треснувшим после памятного случая аппаратом.

— Кого надо?

Грубый и низкий мужской голос потребовал к телефону Мосина.

— Он вышел, — соврал Сергей. — А что передать? Кто звонил?

— Передайте этому мерзавцу, — рявкнул голос, — что звонила та, кому он продал лиловый пояс!

— В смысле, это муж ее звонит? — уточнил Мосин.

— Нет, не муж! — громыхнуло в трубке. — Это я сама звоню! И еще передайте этому проходимцу, что я сейчас к нему приеду! — В голосе вдруг пробились мечтательные нотки. — Ох, он у меня и попрыгает!..

Мглистая туча наваливалась на Волгу с запада, и намерения у нее, судя по всему, были самые серьезные. Дюралевый катерок сбросил скорость и зарылся носом в нарзанно зашипевшую волну.

— Толик, — жалобно позвал толстячок, что сидел справа. — По-моему, она что-то против нас имеет…

Хмурый Толик оценил исподлобья тучу и, побарабанив пальцами по рогатому штурвальчику, обернулся — посмотреть, далеко ли яхта.

Второе судно прогулочной флотилии выглядело куда эффектнее: сияюще-белый корпус, хромированные поручни, самодовольно выпяченные паруса. За кормой яхты бодро стучал подвесной мотор, но в скорости с дюралькой она, конечно, тягаться не могла.

— Это все из-за меня, ребята… — послышался виноватый голос с заднего сиденья. Там в окружении термосов, спиннингов и рюкзаков горбился крупный молодой человек с глазами великомученика. Правой рукой он придерживал моток толстенной — с палец — медной проволоки, венчающей собой всю эту груду добра.

— Толик, ты слышал? — сказал толстячок. — Раскололся Валентин! Оказывается, туча тоже из-за него.

— Не надо, Лева, — с болью в голосе попросил тот, кого звали Валентином. — Не опоздай мы с Натой на пристань…

— «Мы с Натой»… — сказал толстячок, возводя глаза к мглистому небу. — Ты когда кончишь выгораживать свою Наталью, непротивленец? Ясно же, как божий день, что она два часа макияж наводила!

Но тут в глазах Валентина возникло выражение такого ужаса, что Лева, поглядев на него, осекся. Оба обернулись.

Белоснежный нос яхты украшала грациозная фигура в бикини. Она так вписывалась в стройный облик судна, что казалось, ее специально выточили и установили там для вящей эстетики.

Это была Наталья — жена Валентина.

Впереди полыхнуло. Извилистая молния, расщепившись натрое, отвесно оборвалась за темный прибрежный лесок.

— Ого… — упавшим голосом протянул Лева. — Дамы нам этого не простят.

На заднем сиденье что-то брякнуло.

— Ты мне там чужую проволоку не утопи, — не оборачиваясь, предупредил Толик. — Нырять заставлю…

А на яхте молнии вроде бы и вообще не заметили. Значит, по-прежнему парили в эмпиреях. Наталья наверняка из бикини вылезала, чтобы произвести достойное впечатление на Федора Сидорова, а Федор Сидоров, член Союза художников, авангардист и владелец яхты, блаженно жмурился, покачиваясь у резного штурвала размером с тележное колесо. Время от времени, чувствуя, что Наталья выдыхается, он открывал рот и переключал ее на новую тему, упомянув Босха или, скажем, Кранаха.

На секунду глаза Натальи стекленели, затем она мелодично взвывала: «О-о-о, Босх!» или «О-о-о, Кранах!»

Причем это «о-о-о» звучало у нее почти как «у-у-у» («У-у-у, Босх!», «У-у-у, Кранах!»).

И начинала распинаться относительно Босха или Кранаха.

Можно себе представить, как на это реагировала Галка. Скорее всего, слушала, откровенно изумляясь своему терпению, и лишь когда становилось совсем уже невмоготу, отпускала с невинным видом провокационные реплики, от которых Наталья запиналась, а Федор жмурился еще блаженнее…