Зима мира - Кен Фоллетт

Вуди затаил дыхание.

Стеттиниус встал, держа записку Ванденберга.

– Мы только что выполнили наше ялтинское обязательство, данное России, – сказал он. Он говорил об обязательстве, данном Соединенными Штатами, выступать в поддержку Белоруссии и Украины. – Но есть и другие обязательства, в равной степени требующие соблюдения верности им, – повторил он слова Ванденберга. – Одно из них требует формирования в Польше нового, коалиционного временного правительства.

По комнате прокатился потрясенный шепот. Стеттиниус поднялся против Молотова. Вуди взглянул на Ванденберга. Тот сиял.

– Пока это не произойдет, – продолжал Стеттиниус, – конференция не может с чистой совестью признать люблинское правительство. – Он взглянул на Молотова и процитировал Ванденберга слово в слово: – Это стало бы отвратительной демонстрацией нечестной игры.

Молотов кипел от ярости.

Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден выпрямил свою долговязую фигуру и встал, чтобы поддержать Стеттиниуса. Его тон был безупречно вежливым, но слова безжалостно били в цель.

– Мое правительство не имеет возможности узнать, поддерживает ли свое временное правительство народ Польши, – сказал он, – так как наши советские союзники отказываются впускать в Польшу британских наблюдателей.

Вуди ощутил, что мнение собравшихся оборачивается против Молотова. У русского, очевидно, возникло такое же впечатление. Он совещался со своими помощниками достаточно громко, чтобы Вуди мог услышать ярость в его голосе. Но выйдет ли он?

Министр иностранных дел Бельгии, лысый и приземистый, с двойным подбородком, предложил компромисс, выразив надежду, что новое польское правительство может быть организовано достаточно быстро, чтобы успеть быть представленным здесь, в Сан-Франциско, до окончания конференции.

Все посмотрели на Молотова. Ему предложили возможность сохранить лицо. Но примет ли он ее?

Он все еще был зол. Однако он ответил легким, но несомненным кивком, выражающим согласие.

И кризис миновал.

Ну что же, подумал Вуди, в один день – две победы. Жизнь налаживается.

V

Карла вышла занять очередь за водой.

В кранах воды не было уже два дня. К счастью, берлинские домохозяйки обнаружили, что через каждые несколько кварталов расположены старомодные уличные колонки, давно не используемые, и они соединены с подземными резервуарами. Колонки были ржавые и скрипучие, но, что удивительно, все еще работали. Поэтому теперь каждое утро женщины выстраивались в очередь, держа в руках ведра и кувшины.

Воздушные налеты прекратились – видимо, потому что враг уже был на ближних подступах к городу. Но выходить на улицу было по-прежнему опасно, потому что город обстреливала артиллерия Красной Армии. Зачем они себя этим утруждали, Карла не знала. Большей части города уже не было. Целые кварталы и улицы стали совершенно плоскими. Все системы коммунального обеспечения были разрушены. Ни поезда, ни автобусы не ходили. Тысячи, а может, и миллионы людей остались без крова. Город превратился в один огромный лагерь беженцев. Но артобстрелы продолжались. Многие проводили весь день в своих подвалах или в общественных бомбоубежищах, но за водой выбираться приходилось.

По радио, незадолго до того, как электричество выключили окончательно, Би-би-си сообщило, что Красная Армия освободила концлагерь Заксенхаузен. Он находился к северу от Берлина, и было понятно, что советские войска, идущие с востока, окружали город, вместо того чтобы просто в него войти. Мать Карлы Мод пришла к выводу, что русские хотят не пустить в город американские, английские, французские и канадские войска, стремительно приближающиеся с запада. «Кто управляет Берлином, тот управляет Германией, а кто управляет Германией, управляет всей Европой», – процитировала она Ленина.

Но немецкая армия еще не сдалась. Обескровленная, без оружия, с кончающимися боеприпасами и горючим, полуголодная, она упорно продолжала держаться. Снова и снова командование бросало ее на превосходящие силы противника, и снова и снова она, подчиняясь приказам, сражалась мужественно и отчаянно, и погибала сотнями тысяч солдат. Среди них были два человека, которых Карла любила: ее брат Эрик и ее парень Вернер. Она не имела представления, где они сражаются и живы ли они вообще.

Деятельность шпионской сети Карла свернула. Оборона превратилась в хаос. Планы сражений значили мало. Секретные разведданные из Берлина не представляли особой ценности для побеждающих советских войск. Ради них уже не стоило так рисковать. Шпионы сожгли свои шифроблокноты и спрятали радиопередатчики в руинах разбомбленных зданий. Они договорились никогда не упоминать о своей работе. Они действовали смело, ускорили окончание войны и спасли много жизней; но нельзя было ожидать, что народ потерпевшей поражение Германии будет смотреть на это с их точки зрения. Так что их мужественная работа должна навсегда остаться тайной.

Пока у колонки Карла ждала своей очереди, мимо них на восток, к линии фронта, проехал противотанковый взвод гитлерюгенда. Во взводе было двое мужчин лет пятидесяти и дюжина подростков, все на велосипедах. На каждом велосипеде впереди было примотано по два одноразовых противотанковых гранатомета. Это было новое оружие, оно называлось «Панцерфауст»[14]. Форма была мальчишкам слишком велика, и большие каски выглядели бы на них смешно, не будь их положение столь безнадежным. Они отправлялись сражаться с Красной Армией.

Они шли на смерть.

Когда они проезжали мимо Карлы, она отвернулась: ей не хотелось вспоминать потом их лица.

Когда она наполняла ведро, женщина, стоявшая за ней в очереди, фрау Райхс, тихо – так, чтоб никто не слышал – спросила:

– Вы, кажется, подруга жены доктора?

Карла напряглась. Фрау Райхс, несомненно, говорила о Ханнелор Ротман. Доктор исчез вместе с психиатрическими пациентами еврейской больницы. Сын Ханнелор, Руди, выбросил свою желтую звезду и присоединился к евреям, жившим в подполье, берлинцы их называли «подводными лодками». Но Ханнелор, сама не еврейка, по-прежнему жила в их старом доме.

Последние двенадцать лет вопрос «Вы подруга жены еврея?» звучал обвинением. А сейчас? Карла не знала. С фрау Райхс они были едва знакомы, и доверять ей не следовало.

Карла закрыла воду.

– Доктор Ротман был нашим семейным врачом еще когда я была маленькой, – осторожно сказала она. – А что?

Фрау Райхс встала на ее место у колонки и начала набирать воду в большую банку, в которой раньше было масло для готовки.

– Фрау Ротман забрали, – сказала она. – Я подумала, что надо вам сказать.

Это было в порядке вещей. Людей все время «забирали». Но когда это происходило с кем-то из близких, то воспринималось как удар в самое сердце.

В попытках узнать об их судьбе не было никакого смысла – на самом деле это было очень опасно: была велика вероятность, что те, кто расспрашивают об исчезнувших, исчезнут и сами. Но все равно, Карла должна была спросить.