Луиза Сан-Феличе. Книга 2 - Александр Дюма

— Кому желаете вы передать эти волосы? — спросил кающийся, покончив со стрижкой.

— Сохраните их в знак любви ко мне, умоляю вас! — отвечала Луиза. Кающийся так, чтобы она не видела, поднес волосы к губам и поцеловал их.

— А теперь, — проговорила Луиза, с содроганием проведя рукою по обнажившейся сзади шее, — что мне остается делать?

— Вы присуждены к публичному покаянию босой, в одной рубашке.

— О, звери! — прошептала Луиза, оскорбленная в своей стыдливости. Кающийся, не ответив, вышел в комнату bianchi, у дверей которой прохаживался взад и вперед часовой, снял с гвоздя белую рясу кающегося, отрезал ножницами капюшон и принес ее Луизе.

— Увы! Это все, что я могу для вас сделать, — сказал он. Осужденная радостно вскрикнула: она поняла, что эта ряса, закрытая до шеи и спускающаяся до пят, была не рубашкой, но саваном, который скроет наготу обреченной от посторонних взглядов и как бы заранее окутает ее смертной плащаницей.

— Я ухожу, — сказал кающийся. — Позовите меня, когда будете готовы. Через десять минут послышался голос Луизы:

— Отец мой! Кающийся вошел.

Луиза сложила свою одежду на табурет. На ней была рубаха, вернее, ряса, ноги ее были босы.

Кончик одной ноги виднелся из-под полотна, и взгляд кающегося упал на нежную ступню, которой предстояло пройти по неаполитанской мостовой до самого эшафота.

— Богу не угодно было, чтобы пролилась хоть единая капля из уготованной вам чаши страданий… Укрепитесь духом, мученица! Вы на пути к небесному блаженству.

Он подставил ей плечо, на которое она оперлась, вместе с нею поднялся по ступенькам, толкнул дверь в часовню и сказал:

— Вот и мы.

— Долго же вы! — проворчал Беккайо. — Правда, осужденная недурна собой…

— Замолчи, негодяй! — оборвал его кающийся. — Ты имеешь право убить, но не оскорблять.

Они спустились по лестнице, прошли через три решетки и вышли во двор. Там ожидали двенадцать священников с мальчиками из хора, державшими хоругви и кресты.

Двадцать четыре bianchi стояли наготове, чтобы сопровождать жертву, а под аркадами укрылись монахи множества различных орденов: они должны были присоединиться к кортежу.

Лил проливной дождь.

Луиза огляделась: казалось, она чего-то ищет.

— Что вам угодно? — спросил кающийся.

— Мне бы хотелось иметь распятие, — попросила она-Кающийся вытащил из-под рясы маленькое серебряное распятие на черной бархатной ленте и надел ей на шею.

— О! Спаситель! — взмолилась она. — Никогда мне не выстрадать того, что выстрадал ты, но я женщина, дай мне сил!

Она приложилась к кресту и, словно этот поцелуй укрепил ее волю, сказала:

— Пойдемте.

Процессия двинулась. Впереди шли священники, затянув погребальные молитвы.

За ними ковылял, опираясь на костыль, омерзительный в своем ликовании Беккайо; он смеялся свирепым смехом и рубил воздух зажатым в правой руке топором, будто перед ним были человеческие головы.

Затем шла Луиза, держась правой рукой за плечо кающегося, а левой прижимая к устам распятие.

Вслед за ними шествовали двадцать четыре bianchi.

Наконец, после bianchi двигались монахи всех орденов в разноцветных рясах.

Процессия вышла на площадь Викариа; там теснилась громадная толпа.

Она встретила шествие криками радости вперемежку с бранью и проклятиями. Но жертва была так молода, так прекрасна и покорна, о ней столько ходило разных слухов, столько разговоров, порою не лишенных интереса и вызывающих сочувствие, что через несколько минут проклятия и угрозы стихли и на площади постепенно воцарилась тишина.

Крестный путь Луизы был определен заранее. По улице Трибунали через Порт'Альба процессия вышла на улицу Толедо, потом двинулась вдоль по этой улице, запруженной народом.

Казалось, стены домов были сложены из голов. В конце улицы Толедо священники повернули налево, прошли мимо Сан Карло, свернули на площадь Кастелло и вступили на улицу Медина, где, как мы помним, находился дом Бек-керов.

Парадная дверь была превращена во временный алтарь; основанием его служил своего рода жертвенник, украшенный бумажными цветами и свечами, которые погасли под порывистым ветром.

Процессия остановилась, образовав широкий полукруг; в центре оказалась Луиза.

Ряса на ней промокла под дождем и прилипла к телу; вся дрожа от холода, она опустилась на колени.

— Молитесь! — сурово приказал ей один из священников.

— Блаженные мученики, братья мои, — проговорила Луиза, — помолитесь за такую же мученицу, как вы сами!

Остановка длилась минут десять, потом двинулись дальше.

На этот раз мрачная процессия, вернувшись тем же путем, пошла по улице Мола, по улице Пильеро, по улице Нуова вдоль моря, через Рыночную площадь вернулась в кварталы старого города и остановилась перед высокой стеной, у которой расстреляли Беккеров.

Мученица до крови изранила себе ноги о выбитую каменную мостовую набережной, вся заледенела на морском ветру. При каждом шаге у нее вырывался глухой стон, но церковные песнопения заглушали эти тихие стенания. Силы ее были на исходе, и кающийся поддерживал ее, обняв рукой за талию.

У стены повторилась та же сцена, что и у банкирского дома.

Сан Феличе склонилась, вернее, упала на колени и почти угасшим голосом повторила свою молитву. Очевидно было, что, измученная недавними родами и путешествием по бурному морю, она не выдержит страданий последних часов: если ей придется преодолеть еще хотя бы половину пройденного пути, она умрет, не дойдя до эшафота.

Но она дошла!

На последней остановке у стены до нее донесся как отдаленный гром глухой рев двадцати или тридцати тысяч лаццарони, мужчин и женщин, уже собравшихся на Рыночной площади, не считая тех, кто, словно устремляющиеся к озеру потоки, стекались по сотням улочек, по непроходимому сплетению переулков, упирающихся в эту площадь, — этот форум неаполитанской черни. Луиза ни за что не смогла бы пробиться сквозь плотную толпу, если бы любопытство не сотворило чудо: ряды расступились, давая ей дорогу.

Она шла с закрытыми глазами, опираясь на своего утешителя и поддерживаемая им, как вдруг почувствовала, что обвившая ее талию рука дрогнула. Глаза ее невольно открылись… Она увидела эшафот!

Он был воздвигнут напротив маленькой церкви Святого Креста, как раз на том месте, где был некогда обезглавлен Конрадин.

Эшафот состоял из простого маленького помоста, приподнятого метра на три над уровнем площади, и помещенной на нем плахи.

Он был открыт, ничем не огорожен, чтобы зрители не упустили ни малейшей подробности предстоящей драмы.