Вторая молодость любви - Нелли Осипова

— Если вы хотите представить себе цепочку из пептидных групп, то…

Раздался звонок внутреннего телефона. Звонили из приемного покоя — везут тяжелого больного. Подготовить одноместную палату.

Таня даже обрадовалась этому звонку, потому что беседа с доцентом, который «видит» свои формулы, грозила затянуться, испортив настроение до самого утра. Она выдала химику-органику таблетку, собрала свои записи и направилась в одноместную палату. Там все было в порядке. Разбудила единственную на все отделение нянечку, объяснила ситуацию.

— Помирать, что ли, везут? — зевая, спросила та.

— Типун вам на язык, отчего же помирать! Вылечим, — с какой-то неожиданной для себя уверенностью, даже бравадой, заявила Танька. Получилось что-то вроде «мы пахали».

— Твоими бы устами… — отозвалась нянечка и зашаркала к лифту.

Привезли его прямо с капельницей, переложили на кровать. Дежурный врач передал Тане историю болезни, она тут же принялась выполнять назначения. Чуть позже врач снова наведался. Больной крайне тяжелый, двусторонняя пневмония, высокая температура, все запущено, требуются внимание и четкое выполнение всех назначений.

Когда все стихло, она пошла взглянуть еще раз на больного, который то ли спал, то ли был без сознания, лицо полыхало от жара, полуоткрытый рот обметало, дыхание шумное, тяжелое. Впалые щеки покрыты рыжевато-золотистой щетиной, закрытые глаза утопали в синевато-красных воспаленных впадинах, словно их утягивала туда неведомая сила.

Татьяна вздохнула, села рядом, сразу же подумалось: «Может, заразный? Нет, тогда бы отвезли в инфекционную больницу». Тронула пальцем лоб — ого! — горячущий. В голову приходили какие-то глупые штампы: геенна огненная, плавильная печь… Что за бред! Бред, бред… Это больной должен бредить по всем законам, а он лежит как неживой, это у нее бред скорее всего от беспомощности — она выполнила все предписания врача и теперь не знала, что бы еще предпринять. Таких больных за короткую историю своей работы Таня еще не встречала. А то, что написано в учебнике, так это все — теория. Вдруг ее осенило: она взяла полотенце, смочила холодной водой, туго отжала и положила ему на лоб — так всегда делала мама, когда она болела в детстве. Через минуту полотенце уже было теплым, Таня помахала им в воздухе, остудила и снова положила больному на лоб.

Она сидела рядом на стуле, подперев щеку кулаком, как деревенская баба, и, замерев в такой позе, изредка вздыхала.

Больной пошевелился. Одеяло сползло с груди, обнажая под пижамной курткой широченные плечи.

Внезапно острое чувство жалости охватило ее — такой молодой, красивый, мускулистый и, надо же, так тяжко болен. Таня сняла полотенце, еще раз смочила холодной водой, положила бедолаге на лоб. В то же мгновение глаза его, казалось совсем утонувшие в глазницах, открылись, вспыхнули два голубых озерка, словно вобравшие в себя свет тусклого ночного светильника, и больной совершенно ясно и отчетливо сказал:

— Мэрилин Монро…

Глаза его тут же закрылись, как провалились, вновь засипело, захрипело прерывистое дыхание — будто ничего и не было!

Сердце сжалось от тяжелого предчувствия, а во рту появился странный привкус — вкус беды, — так она мысленно определила свое ощущение.

Всю ночь Танька не отходила от больного, о котором узнала лишь, бегло взглянув на первую страницу истории болезни, что зовут его Михаил, лет ему тридцать семь, а по профессии он каскадер. Все остальное ей некогда да и незачем было вычитывать, главное — назначения, а они все расписаны в столбик по правой стороне второй страницы.

Ранним утром, перед сдачей смены дневной сестре, она раздала всем больным градусники, а тяжелому больному осторожно просунула в прорезь пижамы и прижала руку, чтобы он не выронил его. Тот постарался освободить свою руку, но Таня крепко прижала ее к телу, чтобы удержать градусник.

— Поспать не дадут… — проворчал он, не открывая глаз.

— Надо же измерить температуру, — как можно мягче сказала Таня.

— Мне не надо… я хочу спать… — буркнул он.

Таня не стала спорить, но и руку не отпустила, а сама подумала: «Хлебнем мы с этим каскадером».

Утром по расписанию была «пропедевтика», так традиционно обозначали студенты предмет, вводящий их в азы терапевтической науки. Танька успела, как обычно, умыться, схватить бутерброд, который отец настойчиво совал ей в сумку перед каждым дежурством, приговаривая: «Мне не нужна дипломированная дочь с язвой желудка».

В коридоре собралась Танькина группа, вместе с ней десять человек. Ассистент кафедры, их руководитель, начал с проверки курируемых ребятами больных, и они медленно побрели из палаты в палату, докладывая свои наблюдения. Больной, которого курировала Таня, готовился к выписке из клиники на следующий день.

— Что ж, — сказал ассистент, — подыщем вам, Орехова, нового подопечного, теперь с другим заболеванием. — Он заглянул в свои записи. — Сегодня на утренней конференции докладывали о поступившем ночью… что-то фамилии не разберу… Впрочем, он в одноместной палате, пойдемте посмотрим.

— Я знаю его, — заметила Таня, — сегодня было мое дежурство, я сидела у него почти всю ночь. Он очень тяжелый.

— Вот и посмотрим, — заключил ассистент и повел группу к палате.

У дверей все остановились. Педагог вкратце рассказал историю болезни Михаила, после чего все устремились в палату.

Михаил не спал, лежал безучастный. Когда увидел студентов, он явно встревожился: глаза его беспокойно забегали, пытаясь, видимо, отыскать девушку, которую он смутно помнил по этой ночи. Ассистент присел на кровать, расстегнул пижаму больного, обнажив его грудь, и стал выслушивать фонендоскопом, потом обратился к студентам:

— Справа, в нижней и верхней долях легкого отчетливо прослушиваются…

Студенты, словно слоны своими хоботками, вмиг потянулись новенькими блестящими фонендоскопами к загорелой мускулистой груди бедного Михаила. Они надеялись не упустить ни одного его вдоха, ни единого выдоха, уловить и зафиксировать в памяти каждый хрип, каждый свист и все остальное, чем еще могли бы порадовать начинающего эскулапа его легкие.

И тут Танька, неожиданно для всех и для себя самой, энергично раздвинув строй однокашников, выступила вперед, подошла к изголовью больного и решительно, как львица, защищающая своего львенка, сказала:

— Давайте подождем пару дней, он очень тяжело провел ночь, я думаю, не стоит сейчас нам всем бросаться на него.

— Пожалуй, она права — мы еще вернемся к этой патологии. Кстати, вот вам, Орехова, и пациент, которого вы можете по праву курировать.

Когда все вышли, она на минуту задержалась у постели, поправила одеяло.

— Спасибо, Мэрилин Монро, — прошептал Михаил, — вы спасли меня…

— Какая еще Мерилин! Забудьте. Это из вашего ночного бреда, — успокоительно сказала Таня тоном заботливой нянечки.