Исчезнувшая в облаках - Патрик Несс

«Это всего лишь картинка», – повторял про себя Джордж, пытаясь понять, куда ее лучше повесить. Так, чтобы лишить ее силы, ослабить ее влияние на него, избавив себя от постоянных спазмов в желудке.

Но он не успел. И слава богу.

Дверь за его спиной вдруг открылась. Сперва он решил, что это Мехмет вдруг стал беспрецедентно пунктуальным, особенно после выходных, то есть после всего, чем могла быть чревата «проба на роль в бродвейском мюзикле “Злая”».

– Рано ты сегодня! – сказал он, разворачиваясь к двери с третьей табличкой в руках.

Но это был не Мехмет. Это был мужчина, купивший их вторую табличку за сумасшедшие деньги. Причем в этот раз не один. Его сопровождала женщина – слегка пухлая, но с хищным взглядом профессионала. Короткая стрижка этой блондинки, ее серьги и строгая блузка с открытым воротом явно стоили дороже, чем холодильник Джорджа.

Но ее лицо… Его исказило отчаяние, а глаза ее покраснели так, словно она прорыдала все утро.

– Это он? – спросила она.

– Он, – ответил мужчина, оставаясь на шаг позади нее.

Женщина посмотрела на табличку в пальцах у Джорджа.

– Есть еще! – выдохнула она с каким-то странным облегчением.

– Чем обязан? – наконец спросил Джордж.

– Эта картина, – сказала она. – Та, что у вас в руках.

– А что с ней? – уточнил Джордж, поднимая картинку чуть выше и готовясь защитить ее, если понадобится.

А затем женщина назвала сумму, определить которую иначе как «заоблачной» Джордж бы просто не смог.

* * *

Когда Аманда окончательно, навсегда, разобралась с самыми нудными подсчетами пробок в графстве Эссекс за всю историю нудных подсчетов пробок графства Эссекс, забрала сердитого полусонного Джея-Пи с очередных субботних посиделок с дедом, который выглядел как сумасшедший и все время бормотал, что собирается заняться своим книгорезанием, а потом наконец вернулась домой после похода в два разных супермаркета, чтобы найти единственный сок, который Джей-Пи соглашался пить на этой неделе (манго, маракуйя и персик), в ее дверь постучали.

Она проигнорировала это, как всегда. Кто в наши дни стучится в дверь парадного хода? По большей части коммивояжеры, рекламирующие преимущества стеклопакетов, или фашистки с розочками на летних шляпках, желающие баллотироваться на предстоящих выборах, или же, как уже было однажды, мужик, вопрошающий на таком непролазном кокни, что никакая англичанка не смогла бы понять его до конца, не желает ли она купить свежей рыбы прямо у него из багажника. («Какой болван это купит?» – сказала ему она.) В любом случае, это не мог быть ни управдом – по крайней мере, не сегодня, когда идет футбольный матч, – ни почтальон, для которого уже слишком поздно, так что, когда постучали во второй раз, она проигнорировала это снова.

– Как думаешь, что случилось со свидетелями Иеговы? – спросила она Джея-Пи, пялившегося через очки «три дэ» в телевизор, который и понятия не имел о каком-то там «три дэ». – Что-то их не видать в последнее время. Как будто они исчезли, превратились в какой-нибудь миф… – Она сгребла еще одну кучку игрушек, чтобы убрать на место. – Хотя, уж конечно, не в такой миф, где сплошные сиськи с вакханалиями и девственницы трахаются с лебедями. – Она повернулась к сыну, который не отвечал ей, поскольку был всего лишь четырехлетним мальчуганом, сидевшим перед телевизором. – Как считаешь, каким должен быть миф свидетелей Иеговы, а, пончик? Подозреваю, там должно быть много маяков…

– Тихо, мама, – потребовал Джей-Пи. – «Вихляшки Завро»!

Что означало: катастрофически скоро скачается очередной видеоклип «Вихляшек Завро», в котором костюмированные динозаврики будут танцевать на завропляже под заврорадугой и выпрыгивать из своих завропрограмм на наши завромониторы. В своих танцах они и правда больше вихлялись, чем танцевали, но Джей-Пи был их преданным фанатом.

Снова постучали и что-то крикнули. Она выдержала паузу, с героем из мультика в одной руке и пожарной машиной – в другой. Открывать или не стоит? Но ведь и чертов торговец рыбой уже что-то. («Свежая рыба!», насколько она поняла, но какая разница?) Она выждала еще немного, но кто бы там ни был, в четвертый раз он не постучал. Затолкав игрушки в ящик, она вздохнула и решила, что в комнате достаточно прибрано, а потому можно приступать к осуществлению своих мечтаний: поскорей уложить своего красавчика сына в постель после еженедельного разговора по телефону с Генри и погрузиться в обычную субботнюю телемотину, прихлебывая чаек и перекидываясь саркастическими фразочками по твиттеру со своими шестнадцатью фолловерами.

– Вихляшки! – заорал Джей-Пи и вскочил на ноги, явно готовясь пуститься в пляс.

У Аманды затрезвонил мобильник. Она метнулась в кухню, чтобы вытереть липкие руки, прежде чем достать его из кармана.

К ее легкому удивлению, на экранчике значилось: «Генри».

– Что-то ты рано, – сказала она в трубку. – Он еще не…

– Ты дома! – произнес Генри своим обычным тоном – одновременно и колючим, и теплым. – Я слышу, как бубнит телевизор. А почему не открываешь дверь?

– Все так неожиданно, – пожал он плечами за чашкой с чаем. – Завтра вечером обратно на «Евростар»[10], а приехали мы с Клодин только из-за того, что ее мать застряла в отеле.

Аманда не донесла свою чашку до рта:

– Застряла?

Генри отмахнулся, точно галльский тиран, распускающий свой сенат:

– Для большинства люлей это удивительно. Но для матери Клодин…

Он снова пожал плечами, словно взваливая на них ношу, которой не избежать.

Джей-Пи при виде отца чуть из кожи вон не выпрыгнул: «Papa! Papa! Je suis tortillant! Tortiller avec moi!»[11]. И Генри охотно завихлялся вместе с ним, как заправский завропапа. Уложить после этого Джея-Пи в постель казалось почти невозможно, однако Генри вызвался сделать все сам – искупал сына в ванной и почитал ему на ночь сказку – «Le Petit Prince»[12], разумеется, – пока тот окончательно не вырубился. Аманда даже постаралась не раздражаться на самодовольный вид Генри, когда он справился с задачами, которые ей приходилось решать каждый день самой – без расчета на какую бы то ни было аудиторию.

– Так где же сейчас Клодин? – спросила она.

– Едет обратно во Францию, – ответил Генри, и Аманда подумала, что нет на свете ничего более французского, чем слово France, произнесенное французом. – Я отдал свой билет ее матери. Новый смогу купить только завтра.

– Чтобы спасти ее мать, понадобились вы оба?