Пособие для внезапно умерших - Анна Фауст

– Тебе не больно? – спросил я. Она ничего мне не ответила. Она улыбалась. Тогда я наклонился и, сам не понимая, что я делаю, дотронулся губами до золотистого завитка у нее на затылке. Сердце гулко стучало в груди. Господи, неужели это делаю я? Я провел рукой по нежной впадине посередине ее спины. Спина ответила мне легким подрагиванием. Моя рука спустилась ниже и, отодвинув ее связанные руки, легла на ее маленькую попку. Как будто кто-то действовал вместо меня. Я спустил вниз ее трусики.

И тут словно молния мелькнула перед моими глазами, я вспомнил вчерашнее. Как Бизониха била меня крапивой. И тогда вместо того, чтобы гладить эту нежную белую попку, я со всей силы шлепнул ее. А потом еще и еще. Жаль, что крапивы под рукой не было. Джеки вскрикнула от неожиданности и попыталась вырваться. Но не тут-то было. Я сел на нее верхом и как следует отшлепал ее.

– Это тебе в наказание за то, что пыталась меня обмануть, – закончил я экзекуцию, а потом снова стал гладить ее. Еще я неумело поцеловал ее в губы. Джеки прижималась ко мне и… в общем, так здорово я не чувствовал себя никогда: сильным и любимым.

Мы оба понимали, что об этом никто не должен знать. И поэтому, когда возвращались в лагерь, я шел позади, держа в руках конец веревки, которым были связаны ее руки.

Через несколько дней игра в индейцев и ковбоев закончилась. Мы с Джеки продолжали встречаться тайком от всех в лесу. Мы болтали о разных разностях, ласкали друг друга и целовались. Но дальше этого у нас никогда не заходило: мы здорово стеснялись друг друга и того, что произошло между нами. В двенадцать лет близость с девочкой кажется чем-то запредельно желанным и недостижимым. Наверное, поэтому я никогда и не проваливался в возбуждение так сильно, как тогда, в первый раз, когда Джеки сбежала. Словно какой-то ограничитель включался и спускал все на тормозах.

Я больше никогда ее не шлепал, но однажды она попросила меня снова связать ей руки. Мне, честно говоря, и самому давно хотелось это сделать, но я не решался ей это предложить.

Когда я ощутил, что это стройное, похожее на эльфа, существо, с кудрявыми золотистыми волосами и такими чудесными маленькими грудочками, снова полностью находится в моей власти, я испытал щемящую нежность и вместе с тем упоение всемогущества: я больше не был двенадцатилетним черноволосым мальчиком сомнительной внешности, я стал богом. Когда я накрыл руками ее грудь, в моих ладонях лежал весь мир. Ее золотистая кожа была шелковистой и очень тонкой, сквозь нее на шее проступала голубая жилка. Я чуть сжал ее горло и почувствовал биение пульса в этом месте. Она закрыла глаза. Я понял, что теряю контроль над собой, и у меня хватило сил быстро убрать руку.

Я раздел Джеки, стянул с нее ее маленькие кружевные трусики, разделся сам и лег на нее. Я коленями раздвинул ей ноги, и тут мое возбуждение достигло пика, и я кончил.

Джеки лежала с закрытыми глазами и все продолжала ждать чего-то. Я понял, что, если не оправдаю ее ожиданий, стыдно мне будет всю оставшуюся жизнь. Я стал ласкать ее промежность, ощущая пальцами все ее нежное устройство. Под моей рукой она становилась все более и более влажной. И вместе с тем я почувствовал, как мой парень снова набухает и становится твердым. Я вложил его в эти влажные губки, и он начал скользить в них, лаская. Но я знал, что это должно быть как-то иначе, однако никак не мог нащупать им желанного отверстия. Тогда Джессика согнула ноги в коленях, и я уперся во что-то упругое. Это был первый раз и для нее тоже. Но она очень хотела и дала мне это понять.

Я, конечно, знал по книжкам, что мне делать, но в реальности все оказалось гораздо сложнее. На самом деле я очень боялся сделать ей больно, поэтому действовал медленно и осторожно. Возбуждение мое все нарастало, и, когда я наконец проник в нее, гордости моей не было предела. Я почувствовал себя настоящим мужчиной – взрослым и сильным.

О, женщины, вам имя – вероломство! Каково же было мое недоумение, когда все закончилось и Джеки, заливаясь слезами, стала осыпать меня упреками. Чего только она не наговорила, в чем только я не был виноват. Мне бы, конечно, обнять ее и успокоить, но я только оторопело глядел на нее и молча провожал мое рассыпающееся на глазах счастье, не понимая, что же теперь делать и как все вернуть назад. А потом она убежала.

Больше ни одна девушка не хотела, чтобы ей связывали руки, а когда я заикался об этих играх, они уходили очень быстро и навсегда. Так что со временем я позабыл все блаженство власти и силы, перестал даже думать об этом. До Лейлы.

И вдруг странная мысль пришла мне в голову. Все это отговорки. Я просто не хотел близости ни с одной из них. Я боялся близости. Я и сейчас боюсь. Все эти игры – лишь способ обмануть свой страх.

Я пытаюсь представить себе, что у меня сложились отношения с самой прекрасной, доброй, умной и чудесной девушкой на свете, что мы близки, ласкаем друг друга, что я, наконец, расслабился и доверился… нет!!! Не могу, не хочу, откуда-то из глубин моего существа вылезает липкий неотвратимый страх. Он похож на страх смерти, который пришел ко мне в восемь лет, когда я понял, что это все равно со мной случится, что я не смогу этого избежать, что никто не сможет меня от этого защитить.

Я встал и поплелся назад в монастырь. Мне остро необходимо было еще раз поговорить с монахом. Когда я поднялся, уже смеркалось. Монах встретил меня, как будто он знал, что я вернусь. Да, он точно знал. Мы сели в углу на узкую деревянную скамейку, он снова предложил мне совершенно невозможный жирный тибетский ячий чай.

Меня еще в первый раз поразил его жесткий английский. У него был какой-то совершенно другой акцент, очень сильно отличающийся от китайского. И сейчас он, тщательно выговаривая слова, произнес: «Сын мой, тебе предстоит обойти вокруг горы еще раз».

У меня было столько вопросов к нему, они путались у меня в голове, наконец, выплыл самый близкий: «Учитель, – он несомненно был учителем, – откуда ты узнал про ту женщину, которой я был когда-то, и про колдуна вуду?»

– Я расскажу тебе об этом позже, – ответил он с улыбкой, – а пока тебе достаточно знать, что твоя проблема появилась не в этой твоей жизни и даже не в прошлой. Узелок завязался раньше, при обстоятельствах, которые, увы, не зависели от воли отдельного человека. Но все же каждый несет свою долю ответственности. Одна кора – грехи одной жизни. Твоя карма стала легче благодаря коре с простираниями, и теперь, я надеюсь, тебе будет позволено заглянуть дальше, туда, где все началось.

Я смотрел на монаха, и мне было тепло и спокойно рядом с ним. Незачем стало задавать вопросы. Мне никуда не хотелось идти, и он оставил меня ночевать в своей маленькой келье, которая не менялась, наверное, уже сотню лет. Посередине стояла железная печка, которая топилась вонючими ячьими лепешками. Я лег на потертый коврик, завернулся в свой высокотехнологичный спальный мешок, рассчитанный на минус тридцать по Цельсию, и первый раз за все время моего пребывания на Тибете крепко заснул.