Падшие боги - Антон Грановский

Вакар прищурил маленькие лукавые глазки.

– Могу и на победу. А что я с этого буду иметь?

Путята достал из котомки кошель и швырнул его кузнецу. Вакар ловко поймал кошель, ослабил стяжку и глянул внутрь. Затем затянул стяжку, сунул кошель в карман кожаного фартука и сказал:

– Что ж… сладим, коли так. – Он повернулся к кузнице и гаркнул: – Ольстра!

– Чего? – отозвался девичий голос.

– Кукшу покличь! Пускай мехи покачает!

7

Полчаса спустя все было готово для ковки. Торжественное слово перед кузнецом взялся держать охотник Громол. Оспаривать это право у него никто не стал.

Громол и Вакар встали друг против друга на пригорке. Охотник гордо выпрямил голову, взглянул на Вакара и громко сказал:

– Создатель всепобедного оружия, славный кузнец-вещун Вакар! Прошу тебя отковать меч-всеруб моему товарищу Глебу Табаку из рода Алкоголя! Откуй мечи-острожалы мне, Громолу-охотнику, Ваське Ольхе, печенежскому воину Алатыку и мудрецу Осьмию! Пусть кованные тобой мечи станут символом честной победы, а не холодным железом! Откуй мечи!

– Откуй мечи! – восторженно проговорил Алатык и от переизбытка чувств стукнул себя огромным кулаком в широкую и крепкую, как дубовый ствол, грудь.

– Откуй мечи! – смущенно проронил Васька Ольха.

– Откуй! – кивнул Осьмий.

Мужчины покосились на Глеба. Тот пожал плечами и сказал:

– Ну, откуй.

Охотник Громол снял с головы кожаную шапку. Остальные последовали его примеру.

Кузнец-вещун пошатнулся, но устоял на ногах и обвел их лица спокойным серьезным взглядом, потом отступил от них на шаг и поклонился в сторону восхода солнца.

– Руки мои да не разучатся плавить железо из болотной руды! – пробасил он пьяным, но твердым голосом. – Руки мои да не устанут ковать из криц нержавеющее всепобедное оружие! Я откую мечи с острыми жалами на погибель злыдням!

– Слава Вакару! – провозгласил Громол.

– Слава! – хором поддержали Алатык, Васька Ольха и Осьмий.

– Слава, – буркнул Глеб, чувствуя себя полным идиотом.

Вакар повернулся и зашагал в кузницу.

Молодой молотобоец качал не спеша кожаные мехи, держа в руке рычаг из березовой жердинки. Кузнец Вакар взял намоленные угли, лежащие в берестяном кузовке, и насыпал их в горн.

Глеб с интересом наблюдал за ковкой мечей. Ему и раньше приходилось видеть что-то подобное. Когда он был на фестивале кузнечных мастеров в Витебске.

Он удивился, когда понял, что методика кузнецов из его времени почти полностью соответствовала этой.

Но было и отличие. Кузнецы на фестивале просто ковали железо. А Вакар – священнодействовал. Во время всей работы он беспрерывно бормотал заговоры. За боем молотов и шипением железа Глебу лишь изредка удавалось что-то расслышать.

– …заговариваю тебя, меч победный, на доброе дело… против гада морского и земного… против силы злой иноземной…

Вскоре два раскаленных меча в закалочных ножнах-оправах с ядовитым шипением опустились в корытце с жидкостью.

Потом последовал новый закал – во втором корытце, затем – в третьем. За закалкой последовал отжиг и отпуск – Глеб помнил, что это делается для снятия излишней ломкости меча. Наконец мечи были готовы. Рукоятки Вакар навинтил сам. Затем кузнец принялся за следующие мечи.

Еще до заката солнца Вакар вручил готовые мечи Громолу, Глебу, Алатыку, Ваське Ольхе и Осьмию.

Ночевать остались у кузнеца в избе. Не соваться же в Гиблое место на ночь глядя. Глебу выделили отдельную комнату – крошечную, но отдельную.

Вакар раздул трут. Потянуло гарью.

– Располагайся, – сказал кузнец и вышел из комнаты.

– Ольстра, – послышался из горницы его негромкий оклик, – принеси Глебу тюфяк!

– Да, батюшка.

Ольстра вскоре пришла с какой-то бесформенной темной грудой в руках. Бросив ее на лавку, она повернулась к Глебу и сказала:

– Можешь лягать.

Глеб взглянул на тюфяк и с любопытством поинтересовался:

– А чем он набит?

– Свежим мхом, – ответила Ольстра.

– Мхо-ом? – удивленно протянул Глеб. – На мхе мне спать еще не доводилось. Что ж, проведу ночь, как настоящий бойскаут.

– Чегось?

– Ничего. Не обращай внимания.

Ольстра, русоволосая скуластая дородная девка, улыбнулась:

– Ложись спать, чужеземец, набирайся сил. Утро вечера мудреней.

– Прям как в сказках, – улыбнулся Глеб. – А ты – Василиса Премудрая.

Девка отрицательно качнула головой:

– Не. Я Ольстра. Батюшка меня так в честь гофской чурочки обозвал. Сказывал, когда я народилась, сама на чурочку похожа была. Ну, покойной ночи!

Девка повернулась и вышла из комнаты. В горнице слышались негромкие голоса спутников Глеба. Он попробовал прислушаться, но, кроме обрывков фраз, ничего не расслышал.

Некоторое время Глеб с сомнением разглядывал и щупал тюфяк. Потом улегся на него и укрылся одеялом. Ничего, мягко. Даже уютно.

Вскоре бубнеж товарищей за стеной утих, и дом погрузился в тишину и мрак.

В каморке Глеба было жарко. Где-то скреблась мышь. На сердце у Глеба было тяжело, его томила бессонница. Откуда-то издалека до него донеслось тихое пение Ольстры.

День за днем, будто дождь, дождит…

Год за годом, как река, бежит…

Чего это она распелась ночью? – подумал Глеб. Гостей, что ли, баюкает? Что ж, наверное, у них так принято.

Слушая пение Ольстры и храп товарищей, Глеб думал:

«Это, конечно, полный абсурд. Видимо, я все-таки болен и лежу сейчас в какой-нибудь психиатрической клинике. Например, в Канатчиковой даче. А рядом, на кроватях, спят другие пациенты. Мое больное воображение превратило их в древних воинов. Такое бывает. Я просто брежу. Сейчас нужно уснуть. Утром я проснусь, и все будет как прежде. Господи, сделай так, чтобы этот сон миновал! Клянусь, я буду вести жизнь праведника! Попрошу прощения у Таньки Вершининой. Не буду за глаза называть Яшку Фенделя жидом. Буду вовремя возвращать диски в прокат. И больше никаких пьянок и наркотиков – клянусь! Пожалуйста, Господи, смилуйся надо мной. Если это урок, то я его усвоил».

Глеб подумал, что сейчас самое время произнести какую-нибудь молитву. Настоящую, из Библии. Он напряг память и беззвучно прошептал:

– Отче наш, иже еси на небеси… Хлеб наш насущный дай нам днесь… Избавь нас от лукавого… Прости нам наши долги, как мы их всем прощаем… Да будет царствие твое на земле и на небе. Аминь!

Как ни странно – полегчало. Глеб еще минут десять ворочался, тихо вздыхая, а потом провалился в тяжелый, тягучий сон.