Сестра моего сердца - Читра Дивакаруни

На лице Судхи играла нежная улыбка, обращенная куда-то внутрь, как будто на мгновения она забывала о грозе, комнате, даже обо мне. Она думала только об Ашоке.

Наша комната сотряслась от очередного раската грома, и показалось, что за окном упало целое дерево. В первый раз меня вдруг охватил страх, мне захотелось, чтобы Судха продолжила свою историю и рассказала про то, как злой король схватил принцессу и заставил ее выйти за него замуж. Про испытания, через которые принцессе пришлось пройти и сохранить свою любовь. Но я услышала глухой настойчивый стук, словно кто-то стучал огромными кулаками снаружи. А потом поняла, что на самом деле кто-то стучит в дверь.

— Девочки, чем вы там заняты? Я стучу-стучу! — раздался сердитый голос Пиши. — Одевайтесь сейчас же и идемте со мной.

Открыв дверь, мы увидели, что у нее были опухшие от слез глаза, а губы были сжаты в узкую полоску. В колеблющемся тусклом свете ее белое сари вздымалось, словно одежда привидения. Когда мы пошли за ней по полутемному коридору, Пиши сказала так тихо, что мы едва расслышали:

— Гури очень плохо.

Из всех комнат нашего дома, который потихоньку рассыпался под натиском времени и старых воспоминаний, комнату Гури-ма я знала хуже всего. Она была убежищем, единственным местом, где тетя могла отдохнуть после тяжелого дня, скрыться от наших ссор, ожесточенных споров мам и бесконечного потока счетов. Вся жизнь Гури-ма была подчинена заботам о других, и только в своей комнате она могла остаться одна. Иногда поздними вечерами из-за закрытой двери комнаты Гури-ма раздавались тихие звуки струн ситара, или доносился легкий аромат розового благовония, такой чистый и приятный, что мне каждый раз хотелось проскользнуть туда и свернуться калачиком внутри. Но мы знали, хоть Гури-ма никогда прямо не говорила об этом, что входить к ней можно, только если она позовет. Даже моя мать уважала это желание. Поэтому сегодня, когда мы столпились в комнате Гури-ма, я чувствовала себя нарушительницей.

Здесь собрались все: моя мать, Пиши, Рамур-ма, две старые служанки, которые работали в доме еще до нашего рождения. Даже Сингх-джи, которого я никогда не видела в доме, стоял за спиной у незнакомого мне худощавого человека с пронзительным взглядом, держа в руках две медицинские сумки. Видно, старый доктор Гангули, который обычно к нам приезжал, не смог добраться из-за грозы. Новый доктор собирался сделать укол. В комнате пахло лекарствами, дезинфицирующим раствором и страхом.

— Пожалуйста, отойдите, больной нужен воздух, — сказал врач, но никто не слушал.

Гури-ма лежала на боку с закрытыми глазами, поджав ноги. Звук ее тяжелого дыхания, казалось, раздавался откуда-то издалека, а не из груди. Иногда она судорожно сжимала простыню, словно пыталась выдавить из себя боль. И крепко зажмуривала глаза. Боль, которая терзала Гури-ма, была не самым страшным для нее. Хуже всего было ощущать свою беспомощность, лежа здесь перед нами. Моя гордая тетя всегда умело скрывала свои слабости, тревоги и провела, наверное, не одну ночь в этой комнате, мучаясь от боли в одиночестве, до того, как все открылось.

— Пусть кто-нибудь выведет людей, — сказал доктор уже с раздражением, слушая с помощью стетоскопа грудь Гури-ма. Я повернулась к Пиши, но она ухватилась за столбик кровати, как за мачту тонущего корабля, и так замерла. Наконец Сингх-джи вывел всех из комнаты и велел слугам спуститься вниз. И попытался успокоить мою рыдающую мать, сказав, что она должна взять себя в руки, хотя бы ради нас с Анджу. В его опаленном, изуродованном лице и глубоко посаженных глазах было столько спокойствия и уверенности, что мама постепенно начала успокаиваться и только тихо всхлипывала. Сингх-джи принес стулья, чтобы мы могли сесть в коридоре. Закрыв окно, в которое залетали капли дождя, он вытер лужу неизвестно откуда взявшейся тряпкой и сел на пол на почтительном расстоянии, чтобы быть рядом, если доктору вдруг понадобится его помощь.

Ночь казалась бесконечной. Внизу пробили дедушкины часы, и этот гулкий звук эхом отдался в голове. Вдруг за окном послышался какой-то стук — наверное, какая-нибудь птица пыталась укрыться от непогоды. Или это была не птица? Я вспомнила одно старое поверье: когда кто-то очень болен, души умерших близких людей спускаются на землю, чтобы забрать с собой больного. Может, это была душа дяди Биджоя, который был таким великодушным и доверчивым и так рано покинул этот мир, сгинув в болоте. Интересно, его душа будет выглядеть так же, как и его мертвое тело: раздувшееся и опутанное речными водорослями? А если он обвиняюще посмотрит на меня? Я виновато повернулась к Анджу: догадалась ли она, о чем я думаю? Но у нее было совершенно деревянное лицо — как стул, на котором она сидела, а глаза походили на черные отверстия, выдолбленные в этом неживом лице. Я боялась прикоснуться к ней, боялась вернуть ее сюда, в этот коридор, наполненный страхом, неважно, где бы она ни витала.

Хлопающий звук становился всё более громким и настойчивым, и я больше не могла его выносить, хотя, казалось, кроме меня, никто ничего не слышал. Дрожа от страха, я нетвердой походкой подошла к окну и резко его распахнула.

— Пожалуйста, — прошептала я, несмотря на то что из всех нас я в последнюю очередь могла об этом просить, — не забирай ее пока. Она так нам нужна.

В ответ я услышала звук, похожий на плач. В лицо мне ударил мокрый ветер — а может, и привидение, недовольное тем, что с ним осмелилась говорить дочь человека, чье сумасбродство стоило им обоим жизни. Мне казалось, я чувствую болотный запах и вижу светящиеся очертания рук, постепенно исчезающих в темноте.

Анджу не замечала ничего, она всё еще сидела, погруженная в себя, а мать раздраженно окрикнула:

— Судха, что с тобой? Посмотри, что ты наделала — на полу снова лужи. Закрой сейчас же окно!

Не знаю, сколько времени прошло — несколько минут или часов, — когда дверь комнаты Гури-ма со скрипом открылась. Доктор тихим голосом давал Пиши указания: «Диета… температура… Завтра будут готовы результаты анализов. Пусть она выпьет эти таблетки, если приступы боли возобновятся. И сразу же звоните мне, если ей станет хуже».

Пиши повернулась к Анджу.

— Мать хочет тебя видеть.

— Только пожалуйста, не волнуйте ее, — предупредил доктор, передавая свои сумки Сингх-джи. — Состояние очень нестабильное. Я бы не стал разрешать никому к ней заходить, но она настаивает.

Анджу умоляюще посмотрела на меня. И я ощутила соленый вкус ее страха у себя во рту. Но когда я встала, чтобы пойти вместе с ней, Пиши остановила меня:

— Гури сказала, только Анджу.

Вот так нам иногда приходится окунаться с головой в новую, взрослую жизнь, и никто не может поддержать нас в такие минуты, даже самые близкие люди, готовые пожертвовать всем ради нашего счастья.

Моя сестра открыла дверь. В коридор проник запах фенола и мочи — рвущий сердце запах стыда и беспомощного тела, и Анджу исчезла за закрывающейся дверью.