Сестра моего сердца - Читра Дивакаруни

— Судха, — шептала мама, стоя лицом к окну. — Судха, Судха, Судха.

Она потерла лоб ладонью, словно у нее болела голова. Что же написал ей Бидхата Пуруш, что она так легко поддалась мечте о любви? И каким было другое слово, что теперь она так настойчиво оберегала меня от участи, постигшей ее? Неужели она, как и все матери, думала, что сможет исправить свою ошибку с помощью дочери?

За окном шелестели фикусы, хотя ветра совсем не было. Мне слышалось, они с той же тоской произносили мое имя, словно разделяли боль матери и ее страх снова остаться брошенной.

Птица может улететь из клетки, сделанной из ненависти и насилия. Но можно ли вырваться из клетки, сделанной из долга? А из тьмы любви?

Я не пошла к прохладной воде. Не пошла в комнату Анджу, к ее теплым рукам, дающим мне утешение разделенной ярости и мятежа. Я вернулась в свою комнату, в постель с обжигающими простынями, которые обвили меня, как пуповина. Всю ночь я не смыкала глаз, о многом раздумывая.

Когда первые резкие и тревожные петушиные крики возвестили о начале нового дня, я знала, что не буду противиться воле своей матери.

По крайней мере, этой воле.

Как же я была зла на Судху!

— Ты не можешь позволить своей матери сделать так, как хочет она. Это не тот случай! — кричала я, в бешенстве расхаживая взад и вперед по спальне сестры. — Что за жизнь у тебя будет без образования? Да ты можешь прямо сейчас привязать себе камень на шею и прыгнуть в колодец. Или можешь надеть на глаза шоры и встать к мельничным жерновам рядом с быками и ходить вместе с ними по кругу. Ты ничем не будешь отличаться от этих быков: станешь такой же тягловой скотиной для какого-нибудь мужчины.

— Анджу, пожалуйста, сядь. У меня голова кружится, когда ты так мечешься.

Когда я с неохотой села на кровать, она натянуто улыбнулась. Судя по мешкам под глазами, она не спала всю ночь. Судха всегда плохо переносила недостаток сна, и даже могла заболеть.

— Но мы же договорились прошлым вечером, — не унималась я и колотила кулаком по уродливому покрывалу, купленному тетей Налини, — что будем бороться вместе. Я даже составила список причин для моей матери, чтобы она встала на нашу сторону. Как ты могла так быстро передумать? Как ты могла стать такой трусихой?

Судха посмотрела на меня своими печальными глазами. Я сразу поняла, что не страх заставил ее передумать.

— Тебе тетя что-то сказала прошлой ночью? — спросила я подозрительно.

Судха покачала головой.

— Я не хочу разбивать сердце своей матери, вот и все.

— У твоей матери нет сердца, уж во всяком случае такого, которое ты могла бы разбить.

— Анджу! — укоризненно воскликнула Судха. — У каждого человека есть сердце, просто мы не всегда видим это. И у каждого сердца, даже самого черствого, есть уязвимое место. Если ты ударишь в это место, то сердце разобьется вдребезги. Я — все, что есть у моей матери. Я не хочу, чтобы она думала, что я тоже против нее.

— Прекрасно. Значит, ты собираешься угробить свою жизнь ради нее? После всех наших планов прочесть Шекспира и Тагора, узнать о расцвете и упадке цивилизаций, изучить величайшие открытия современной науки…

— Но я буду учиться не менее важным вещам, да к тому же полезным, Анджу.

— Да, конечно. Ты узнаешь, как готовить пантуа и маринованные лимоны!

— Я узнаю гораздо больше. И вообще, ты сама любишь маринованные лимоны.

— Не смешно. Ты же закапываешь свои таланты!

Судха наклонилась ко мне, и я ощутила свежий аромат ее мыла из нима[41].

— Анджу, милая. Не злись так. Не так уж много я потеряю, правда. Я всю ночь думала об этом и поняла, что колледж для меня не значит так много, как для тебя. Для меня гораздо важнее другие вещи.

Я недоверчиво посмотрела на Судху, которая продолжала:

— Смотри. Я тебе сейчас докажу. Вот скажи мне, чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?

Такой вопрос обычно задают детям, а мы уже почти взрослые — нам обеим скоро исполнится семнадцать лет. Но я поняла, что она имеет в виду: какой будет наша жизнь после замужества. Просто мы еще не готовы были произнести это слово, такое будоражащее и в то же время пугающее.

— Я хочу заниматься книжным магазином, — сказала я и, закрыв глаза, почувствовала загадочный запах пыли, картона и старой бумаги, химический запах свежей типографской краски, который был у меня в крови с самого рождения.

— Мне, наверное, будет нелегко убедить мою мать, что я справлюсь, но я, в конце концов, ее единственный ребенок. Поэтому я буду изучать литературу в колледже, чтобы знать всё о последних книжных новинках и продавать самые лучшие книги.

— А я больше всего хочу иметь счастливую семью. Ты помнишь наши рисунки?

И я вдруг вспомнила. Когда мы были маленькими, каждую неделю мы рисовали свою будущую жизнь. Мои рисунки каждый раз были разными: то я рисовала путешественницу, пробирающуюся сквозь непроходимые джунгли; то женщину-пилота в летных очках, сидящую за штурвалом самолета с тупым носом; то женщину-ученого, переливающую дымящуюся жидкость из одной колбы в другую. А рисунки Судхи всегда были одинаковыми: женщина в традиционном сари с красной каймой, привязанной к нему большой связкой ключей и красным бинди на лбу. А рядом с ней — усатый мужчина с портфелем. Вокруг них неуклюже нарисованные фигурки детей: мальчики были в квадратных шортах, а девочки в треугольных юбках. В глубине души я всегда считала такое будущее очень скучным.

— Да, да, — ответила я нетерпеливо. — Я тоже хочу счастливую семью. Но наверняка есть что-то, что ты хочешь делать только для себя самой.

Судха задумалась. И вдруг в ее глазах я заметила смущение, словно она подумала о какой-то мечте, о которой не решалась сказать мне. Я вздохнула, потому что знала, что она скажет: она хочет выйти замуж за Ашока. И тут меня осенило: это ведь из-за него, наверное, Судха так быстро сдалась, чтобы успокоить тетю Налини, пока собирается с силами, чтобы дать всем такой отпор, какого они не ожидают.

Но Судха снова удивила меня своим ответом:

— Я хочу быть модельером. Делать сальвар камизы, свадебные гхаграс из плиссированной ткани, расшитой зеркалами. Мужские белые курты, вышитые белой шелковой нитью. Детские шелковые платьица, украшенные шитьем. Я хочу, чтобы у меня была своя компания, с именем, с собственными швеями, чтобы во всех лучших магазинах покупатели спрашивали одежду от Басудхи. Чтобы люди в Бомбее, Дели и Мадрасе требовали только мою одежду.

Судха говорила о своей неожиданной мечте с таким жаром, ее глаза сияли, а я не знала, что ответить. Я и не подозревала, что она может хотеть такого, ведь Судха никогда не говорила, что хочет шить одежду. Но и неудивительно — я так и слышала, как тетя Налини пронзительно кричит: «Портниха? Ты хочешь стать простой портнихой и замарать доброе имя наших предков?»