Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Вот тут уж все наконец замечательно расхохотались иобстановка разрядилась.

– А у меня, между прочим, для вас сюрприз, вашивеличества, – обратился Борис IV к деду и бабке. – Надеюсь, вы, БорисТpетий, августейший повелитель, не грохнетесь со стула, узнав, что вашнерадивый отпрыск в конце концов решил поступить в медицинский институт?

Он не зря так пошутил насчет стула. Семидесятичетырехлетнийхирург давно уже не испытывал такого сильного счастья. Уши не изменяют мне?Глаза не изменяют мне? Руки не изменяют мне? Борис Никитич кружил вокруг внука,обнимая его за могучие плечи, заглядывал в стальные глаза:

– Неужели передо мной сидит продолжатель династии русскихврачей Градовых? Бабочка, родной, ты будешь, я уверен, очень хорошим врачом!После всего того, что тебе довелось пережить, ты будешь великолепнымврачевателем и клиницистом!

Вечер завершился, как в добрые старые времена, Шопеном. МэриВахтанговна импровизировала на тему Второго концерта фа минор; получалосьсегодня мажорно! Верный ее рыцарь, никогда за всю жизнь не изменивший ей ни содной женщиной (в отличие от нее, грешной, изменившей ему однажды во времякороткого грузинского pенессанса), стоял, как и встарь, облокотясь на рояль, икивал с глубоким пониманием. Он знал, что это не только в честь Бобки-Бабочки,но и в его честь, в знак благодарности за проявленное мужество. Как раз сегодняутром Борис Никитич отверг предложение партбюро Академии, выдвинувшего его на поствице-президента. Сослался, правда, на возраст и состояние здоровья, но всепрекрасно поняли, что совесть русского врача не позволяет ему занять местоизгнанного «безродного космополита», академика Лурье.

* * *

После концерта Борис, который решил остаться на ночь состариками, пошел проводить до трамвая тетку, кузину и«нашего-то-ли-мужа-то-ли-не-знаю-кого» Сандро Певзнера. По дороге в темнойаллее все четверо непрерывно курили. Автор не оговорился, уважаемый читатель,знакомый с пуританскими в отношении юных школьниц нравами конца 40-х и 50-хгодов: Ёлке тоже иногда, разумеется не в присутствии деда с бабкой, разрешалосьподымить, что всякий раз приводило ее в состояние тихой экзальтации.

– Что же тебя вдруг подвигнуло на благородную стезю,Борис? – спросила Нина.

Племянник пожал плечами:

– А что прикажешь делать? Конечно, я думал о МГИМО или оМАИ, но там эти представители... ну, вы понимаете, о ком я говорю... дали мнеясно понять, что шансов нет никаких. Расскажи кому-нибудь, не поверят. Сындважды героя, маршала Советского Союза, и сам почти герой... ты знаешь, меняведь представляли на героя, но потом заменили на Красное Знамя... И вот у менянет доступа в престижные вузы. Туфта какая-то. Дядя, видите ли, из «врагов», асамое главное, мамаша в США, замужем за империалистом-янки. Это перевешивает.Сиди, не вертухайся. Что же мне делать? Высшее образование надо получать?Единственный вариант – к деду под крыло. Он, кстати, обещал, что, может быть,еще в этом году как фронтовику задним числом оформят вступительные экзамены.Почему бы не стать врачом, в конце концов? Все-таки, действительно, династия,традиции. Буду гонять машину за спортобщество «Медик»...

Он еще что-то говорил, пожимал плечами, усмехался, бросалсигарету и закуривал новую, когда Нина вдруг плотно взяла его под руку, слегкакак бы повисла и заглянула в глаза.

– Скажи, Боря... ты скучаешь по ней... тебе хотелось бы ееувидеть?..

Зачем я это делаю, подумала она. Писательское любопытство награни жестокости, ей-ей...

Несколько шагов Борис еще прошел с теткой под руку, однакоона уже чувствовала, как враждебно каменела эта конечность. Вырвал руку, прошелчуть вперед, вдруг обернулся с горящим и прекрасным юношеским лицом.

– Вы... вы... – Он явно, будто утопающий, искал, за чтобы уцепиться, наконец вроде бы что-то нашел, усмехнулся надменно: – Вы, ребята,надеюсь, понимаете, что, если бы я захотел ее увидеть, я бы это сделал простовот так! – И он щелкнул пальцами у себя над правым ухом. Какой-то странныйжест, мелькнуло у Нины. Ах да, Польша!

– Что ты имеешь в виду, Борька? – ужаснуласьЁлочка. – Через границу, что ли?..

Он пожал плечами:

– А почему бы нет?

Девочка всплеснула белыми в темноте ладошками:

– Но ведь это же невозможно! Борька! Через советскуюграницу? Что ты говоришь?!

Довольный, что его вспышка и промельк детского отчаяниявроде бы прошли незамеченными, Борис IV усмехнулся:

– Ничего особенного. В принципе, ничего нет легче, чемэто... Вы уж простите, Нина, Ёлка, Сандро, но вы, похоже, не совсем понимаете,что я за человек и чем мне приходилось заниматься во время войны и три годапосле.

В этот момент они остановились под уличным фонарем иобразовали маленький кружок. Борис смотрел на Нину с непонятной улыбкой. Ой,какой у меня брат, подумала Ёлка с восхищением. Кажется, я понимаю, чем онзанимался во время войны и три года после, подумал Сандро. Такие убийцы (онрешительно перечеркнул жуткое слово и заменил его «головорезами», как будто онобыло хоть чем-то лучше)... в общем, таких ребят он видел: они прилетали иногдаиз тыла противника для каких-то инструкций в штабе фронта.

Нину вдруг пронзило: да ведь он же просто ребенок,потерявший мамочку, давно уже, еще с той ночи 1937 года, с той ночи она уже кнему никогда не возвращалась; это ведь просто сиротка, бабушкин Бабочка. Онабросилась к нему на шею, повисла, зашептала в ухо:

– Умоляю тебя, Борька, родной, никогда никому, даже нам, неговори больше об этом! Неужели ты не понимаешь, с чем шутишь? Ради всегосвятого, ради всего нашего, градовского, перестань даже думать о переходеграницы!

Он был поражен. Что за горячие мольбы? Значит, она все этовосприняла всерьез, значит, тетка Нинка до сих пор не понимает шуток мужчинмоего типа?

– Спокойно, спокойно, тетушка Нинушка... Легче, легче,мальчик просто пошутил. – Он погладил ее по спине и вдруг почувствовалнечто совершенно неподобающее племяннику по отношению к сорокадвухлетней тете.Быстро отстранился. Фрейдизм проклятый, подумал он. Проклятущаямерзопакостнейшая фрейдуха. Закурил спасительную сигарету. – К тому жедолжен добавить, дорогие товарищи, у меня нет ни малейшего желания увидеть моюматушку. Пусть она там...

Подошел восемнадцатый трамвай, две больших коробкиэлектрического света. Выпрыгнули два хулигана в восьмиклинках с подрезаннымикозырьками: укоренившийся еще с конца тридцатых тип под названиемКостя-капитан. Семейство художника Певзнера погрузилось.«Кондуктор-Варя-в-синеньком-берете» дернула за веревочку, звоночек пробренчал.Коробки света двинулись в темноту, три милых башки – во второй. Мирный быттрамвайного кольца в поселке Серебряный Бор.