Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963 - Барри Майлз

Связь Аллена с Биллом стала более глубокой и личностной. Они хорошо себя чувствовали в обществе друг друга, и хотя они пару раз и спали вместе, Аллен думал, что в конце концов секс исчезнет из их отношений, потому что Билл решил, что по-настоящему секс ему больше не нужен. С 28 января Билл стал два раза в неделю ходить к доктору Шламбергеру, чтобы убедиться, что изменения в его духовном мире, которых он достиг путем самоанализа в Танжере, долговременны. Эти встречи с аналитиком длились девять месяцев, пока Билл сам не осознал, что дальнейшего прогресса нет. Казалось, что добрые чувства витают надо всем, Билл впервые встретился с Грегори, и в приступе щедрости Грегори подарил Биллу большое кожаное пальто, доставшееся ему в Германии. В благодарность Аллен с Биллом оплатили дорогу Грегори до Венеции и выдали ему сумку, полную героина, в качестве подарка Алану Ансену. Аллен писал своему брату Юджину: «Прежде он никогда не нравился ни Берроузу, ни Ансену. Кажется, он созрел в Европе».

Даже Джек прислал ему те 225 долларов, которые был должен ему. Аллен занял денег у Билла, чтобы свести концы с концами, и предложил отправиться в «Америкэн Экспресс» в Опере, чтобы перевести деньги в дорожные чеки. Это был погожий денек, над головами было чистое голубое небо, и они решили прогуляться, потом они зашли к «Пьеру», который менял им доллары по ценам черного рынка. Аллен рассказал Юджину, что Джек заплатил ему: «Чуть раньше или чуть позже, когда он отойдет от шока, что заплатил мне долг, может быть, я напомню ему о тех 25 долларах, которые ты когда-то дал ему, чтобы он мог доехать до Сан-Франциско. Он так потешно ведет себя с деньгами, нет, он не скуп, просто ему в наследство от матери досталась чисто французская бережливость, которая не раз помогла ему в последние десять лет».

Аллен и Джек по-прежнему регулярно переписывались, Хотя, конечно же, Гинзбергу, скорее всего, было очень тяжело сохранять свое бодрое расположение духа, когда он получал от Джека письма, подобные, к примеру, этому от 21 января: «Как-то, когда я неделями изучал сутры и молитвы и чувствовал себя абсолютно счастливым и свободным, я (иногда) открывал твои письма и сразу же чувствовал непонятную грусть, словно грязные ошметки попали в мой чистый хрустальный бокал… Знаешь, ты сам и есть черный бокал печали… такая грусть». Для Керуака решение тревог Аллена заключалось в том, что тот должен принять его собственную «аполитичную» позицию: «Ну, к примеру… почему бы тебе не игнорировать войну, игнорировать политику, игнорировать раздолбаев, список бесконечен… Аллен, прими это. Вырви в себе самом гнев, расслабься, разве не лучшее, что в принципе можно сделать, это оставить всех в покое с их добром и злом и просто сидеть в одной куче с довольными? Ага! А вот и вылез наш спор 1946 г.!»

Джек был убежден, что Аллену не надо проверять свои стихи после того, как он их написал, и его раздражало, что Аллен и Алан Ансен, когда были в Танжере, редактировали и меняли его собственный текст. Аллен попытался объяснить Джеку: «Мне так тяжело писать и редактировать, я стремлюсь к свободному выражению своих чувств, даже ночью в кошмарах я пытаюсь соединить все в одно целое. Но это не значит, что я в принципе не согласен с твоим методом творчества — просто я не обладаю твоей энергией футболиста, чтобы писать страницу за страницей: я нервничаю и волнуюсь, мне приходится заставлять себя сидеть и писать, по крайней мере так происходит в последнее время — в другое время года все бывает проще — мне кажется, что во всем виновата эта широкая огласка».

«Гроув Пресс» прислало Гинзбергу новую редакцию романа Керуака «Подземники», и он прочитал его в тот же вечер, как получил. На следующий день он написал Питеру: «Это очень личное и очень забавное произведение — кажется, Джек, сам того не сознавая, признает, что избегает длительных отношений с женщинами, потому что боится оказаться связанным и боится своей матери, но и к концу книги не совсем понимает это, он страдает и обращается к буддизму, считая, что он опустошен и не ведает радостей земной любви». Гинзберг не ставил роман в один ряд с лучшими работами Керуака, так же считал и его отец, хотя Луис и был более жесток в своей оценке. Он написал Аллену, что, как ему кажется, «он исковеркал английский, структура английских предложений отвратительно изуродована… он пренебрегает английским языком», и сказал, что он бы поставил двойку любому из своих учеников, который позволил бы себе так обращаться с языком. Многие критики Керуака согласились с Луисом.

В это время Грегори использовал в Венеции весь джанк, который должен был передать Алану Ансену, у него остались только две жалких кучки. Когда Аллен принялся увещевать его, Грегори взбесился, и Алан пригрозил репатриировать его обратно в Париж. Билл заявил, что теперь он будет делать меньше, а если еще честнее — то вообще ничего, чтобы помочь Грегори, Джой Анжерер думала так же. Они устали, что у Грегори никогда не было денег, чтобы он мог жить сам по себе. Однако, когда раздражение Ансена против Грегори прошло, они снова стали хорошими друзьями.

Грегори обладал потрясающей способностью раздражать людей. В самый первый его вечер в Венеции его вышвырнули из бара «У Гарри», потому что каким-то американцам не понравились его длинные волосы и бакенбарды. Алан вел очень обеспеченную жизнь, это видно по самой первой строчке стихотворения Грегори «Венеция, 1958»: «Я ем! и вкусно!» Они с Аланом раздобыли героина, нанюхались и стали писать стихи на пару. Алана поразил «Бензин», и он написал очень благоприятный двухстраничный отзыв для Partisan Review. Он был настолько потрясен, что сказал, быть может, немного опрометчиво, что за такую поэму Грегори стоит кормить до самой смерти.

Алан познакомил Грегори с Пегги Гуггенхайм. Это была добрая приятельница Ансена, и иногда он устраивал маскарады в ее палаццо. Несмотря на то что она покровительствовала искусствам, Гуггенхайм тогда считалась одной из самых скупых женщин в Венеции: за обедом она подавала самое дешевое вино, а чтобы купить самую дешевую туалетную бумагу для гостей, переправлялась в гондоле на другую сторону острова. Однако Грегори искренне думал, что вполне может наложить руки на несколько миллионов Гуггенхайм. Они виделись каждый день в течение недели и пили вместе. Пегги считала Грегори дикарем, и когда он «признался» ей, что побывал в тюрьме, она подарила ему часы (он опоздал на свидание, потому что у него не было своих). Проблема же была в том, что Гуггенхайм хотела затащить Грегори к себе в постель. Но 28-летнего Корсо больше привлекала ее 33-летняя дочь, а не 59-летняя Пегги. Грегори позволил себе несколько замечаний по поводу ее дочери, которые Пегги сочла оскорбительными, с тех пор его перестали пускать в палаццо.

Подобное случалось раньше и с другими битниками. Когда Берроуз был в Венеции в 1956 г., он с Ансеном оказался в палаццо на вечере в честь британского консула. Алан объяснил Биллу, что обычно все целуют Пегги руку. Билл был, как он сам себя называл, «деревенским пьянчужкой» и ляпнул: «Если такова традиция, я бы поцеловал ее влагалище». К несчастью, слуга Гуггенхайм Боб Брэди услышал эти слова и чуть не лопнул от гнева. Билла изгнали. А еще, конечно же, был случай, когда Гуггенхайм пришла в гости к Ансену в 1957 г. и ей крепко попало полотенцем, которое Питер бросил Аллену. Гуггенхайм очень сильно обиделась и не пригласила их на вечер в честь Николя Каласа. Билл писал Ансену: «Едва ли Аллен и Питер могли показаться подходящими Пегги Гуггенхайм. Хотя мне кажется слегка странным ее желание быть допущенной в богемные круги и одновременно ее требование соблюдения условностей».