Письмо Россетти - Кристи Филипс

Венецианец уселся в том же ряду, куда садился все последние три недели, и Ипполито поморщился: предатель соблюдает ритуал, изображает набожность. Сперва встал на колени и произнес краткую молитву, потом уселся и почти незаметно сунул маленький, свернутый в несколько раз листок бумаги в щель между скамьями переднего ряда. Посидел еще с минуту, не больше, а потом поднялся и выскользнул из церкви.

Настал критический момент. Бату объяснял, почему этому человеку надо было позволить уйти – для того, чтобы он вывел их на второго. Ипполито считал второго испанским шпионом, ибо одевался он в испанском стиле – камзол и тесно облегающие штаны. Как-то раз Ипполито протопал за ним до Листа-ди-Спанья, где находилось испанское посольство. Ему отчаянно хотелось подойти к скамьям и убедиться, что бумага на месте, – с ее помощью, объяснил Бату, они смогут поймать испанского шпиона, – но он знал, что должен оставаться все там же, у алтаря, сидеть и ждать тихо, как мышка. Но если все сложится совсем не так, как обещал Бату… Ипполито даже думать боялся о том, что тогда произойдет. Голод, который он постоянно испытывал, покажется сущим пустяком.

Но вот испанец вошел в церковь и направился к той же скамье, Ипполито затаил дыхание. Да, это точно он: испанец носил тонкие черные усики, они прикрывали шрам на верхней губе, который так портил рот – казалось, он постоянно ухмыляется. И еще на нем все тот же серо-коричневый камзол, в котором он был неделю назад. Как и первый посетитель, он сперва встал на колени, сделал вид, что произносит краткую молитву, затем вытащил листок бумаги из тайника. Повернулся к двери и успел пройти всего несколько шагов, как вдруг дорогу ему преградили четверо мужчин с обнаженными шпагами. Он развернулся, бросился к алтарю, глаза его были дико расширены и бегали по сторонам в попытке найти другой выход. Внезапно испанский шпион увидел Ипполито, и тот тихо ахнул, испугавшись за свою жизнь, но испанец вытащил свою шпагу и развернулся лицом к преследователям.

Церковь наполнилась звоном скрещиваемых шпаг.

– Только не убивать! – крикнул один из четверки остальным своим товарищам, и Ипполито увидел, что испанец принялся драться с еще большим рвением, точно предпочитал смерть той альтернативе, что противники приберегли для него.

“Все лучше, чем попасть в тюрьму и подвергнуться нечеловеческим пыткам”, – внутренне согласился с ним Ипполито, наблюдая за сражением из-за высокой кафедры. Впрочем, вскоре испанца разоружили, шпага со звоном отлетела в сторону, упала на плиточный пол. Четверо мужчин набросились на шпиона, быстро скрутили его по рукам и ногам и увели. Ипполито молча наблюдал за тем, как испанца выводят через распахнутые двери и дальше по дворику, к узкому каналу, где уже ждала гондола. Вся схватка заняла несколько минут, и теперь в церкви вновь воцарилась полная тишина.

Ипполито так и подмывало крикнуть: “А как же я? Где обещанное вознаграждение?” Крохотные его ручки сжались в кулачки, на глаза наворачивались слезы. Без доказательств, то есть без денег, Бродата ни за что не поверит, что он участвовал в поимке шпиона, что рисковал при этом жизнью! Ибо, несмотря на все мечты о роскошных блюдах и куртизанках, он сделал это исключительно ради Бродаты. Он никогда не чувствовал себя таким униженным и преданным. И уже собрался ускользнуть из алтаря в тень, когда в дверях вдруг возникла черная и грозная, точно гадюка, тень.

Откидывая назад капюшон плаща, в церковь вошел Бату Вратса. И двинулся по проходу прямо к Ипполито. Сильный, грациозный и, как знал Ипполито по многочисленным рассказам и легендам, крайне опасный человек. Друг сирот и отверженных, так представился ему Бату при первой встрече, но этот голубоглазый дьявол пугал его, как никто другой на свете. Он пришел откуда-то издалека, из земли народов рома. Странная то, должно быть, раса, ибо ни у кого прежде Ипполито не видел такого плоского лица, широких и торчащих, точно крылья, скул. Кожа какого-то табачного оттенка, а глаза такие светлые, что глазницы казались пустыми, далекими и бесцветными, как небо. Голубоглазый дьявол, иначе не скажешь. Разве смел он отказать Бату, когда тот попросил быть его ушами и глазами?

Бату Вратса глянул на Ипполито сверху вниз и протянул ему кожаный, туго набитый монетами кошель.

– Хорошая работа, друг мой, – сказал он и улыбнулся.

При виде этой улыбки у Ипполито мурашки по спине пробежали.

– Как собираешься потратить честно заработанные деньги? – спросил Бату все с той же улыбкой, от которой у карлика холодело все внутри. – Может, имеется подружка-монахиня, которая к тебе благоволит?

Ипполито просто лишился дара речи от страха. Неужели этот голубоглазый дьявол следил и за ним тоже? К счастью, он ничего не успел сказать, потому как Бату Вратса резко развернулся и исчез столь же быстро и таинственно, как и появился.

12 октября 1617 года

– Добро пожаловать в Судную камеру шнура, – произнес сенатор Джироламо Сильвио.

В профиль лицо его напоминало заостренное топорище. И находилось оно совсем близко от испанского шпиона, поскольку сенатор хотел получше рассмотреть шрам, рассекающий верхнюю губу. А также пот, выступивший от волнения на лбу арестованного.

– Ты, несомненно, слышал о ней, это самое страшное место в Венеции. И название свое камера получила от шнура, вот этого. – Сенатор потрогал веревку, свисающую с потолка; руки пленного были заведены за спину и крепко-накрепко связаны ею. – Мы называем это строппадо, и цель пытки – вырвать плечевые кости из суставов, с легкостью и эффективностью необыкновенной. Нет, конечно, я от души надеюсь, что до этого не дойдет. Если станешь сотрудничать с нами, пойдешь навстречу, сможешь еще помахать шпагой, когда мы тебя отпустим. А будешь упрямиться… эта комната станет последним местом, которое ты видел в жизни.

Это помещение без окон и с толстыми каменными стенами было запрятано в самой глубине Дворца дожей. Сюда не проникал свет, отсюда не доносилось ни единого звука. Даже самые пронзительные крики заглушались этими толстенными каменными стенами. Сумеречное освещение давали факелы на стенах; пол, весь в пятнах крови, казался черным, и мыши, шныряющие по углам, походили на крохотные серые тени. Сильвио глубоко вздохнул, легкие и рот наполнились спертым воздухом. Здешний воздух можно было попробовать на вкус, тяжелым осадком оставался он на языке – смесь из запаха крови, блевотины, мочи и страха. Он был настолько мощным и въедливым, этот запах, что не выветривался из одежды на протяжении долгих часов. Из-за этого сенатор никогда не носил здесь алую тогу, приходил только в черном. Заключенных, которых сюда приводили, часто рвало, но Сильвио давно привык к этому запаху, он даже начал ассоциироваться у него с ощущением триумфа.

В Судной камере шнура Сильвио выслушал множество сокровенных тайн и секретов от врагов Венецианской республики. И раскрытые тайны заговоров часто давали немало преимуществ в войнах, политических переговорах и соглашениях, а также позволяли обойти конкурентов в бизнесе и торговле. Сто часов так называемой дипломатии не могли бы дать столь успешного результата, которого добивались Сильвио вместе с Бату всего за какой-то час в этой пыточной камере. Здесь сенатор узнавал о секретных планах и истинных намерениях чужеземных королей и их соперничающих между собой фаворитов, о тайно заключенных союзах и негласных союзниках, что определяли судьбы наций. В мире лжи и предательства Судная камера шнура являлась чуть ли не оплотом истины.