Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

Феофил хорошо все обдумал и, как истый православный, поехал в Москву, не дав, таким образом, новгородской архиепископии стать самостоятельной. Этим, конечно, он дал непоправимое преимущество московскому князю, который смог теперь действовать в защиту истинной церкви. Сторонники москвичей для упрочения своих позиций тут же возвели поклеп на Пимена: чтобы устранить его из игры, его обвинили в присвоении казенных средств. Это тут же отразилось и на положении Марфы: многие бояре сразу переметнулись на московскую сторону. Марфа не сдалась, теперь она стала призывать простой люд, и это решило дело: простые новгородцы встали на сторону Литвы. Собралось еще одно вече, яростное. Соратники Марфы кричали за Литву и поставление от митрополита киевского, сторонники Москвы – за Ивана Васильевича и поставление от Москвы. Исчерпав аргументы, обе партии перешли к проверенному оружию – камням. Так новгородцы сходились и бились несколько дней.

Несчастный Феофил не знал, что ему делать. Перепуганные сторонники Москвы попрятались по домам. Уличная победа досталась сторонникам Марфы. Феофил выбирал и колебался. Он даже попросил снять с него сан вовсе, но ему этого не позволили. Тогда он провел несколько дней в молитвах и с отвращением согласился ехать в Киев и получить поставление от Григория, который есть волк, а не пастырь.

Выбор был сделан лишь потому, что в Новгород приехал наконец-то Михаил Олелькович, и весь город вышел встречать его с почестями. Тут же вече собралось и приговорило принять союз Литвы и Новгорода. И новгородцы эту грамоту подписали. Договор оставлял за городом все его обычаи и свободы. Они отправили к Казимиру посольство, которое везло подписанный ими договор. «Собравшиеся на вече посадники, и новгородские бояре, и крамольники, и злые люди, все новгородцы, – писал современник, – послали к окаянному ляху и латинскому королю Казимиру литовскому, чтобы за ним жить и ему дань давать, и просили у него себе князя, и к митрополиту Григорию, такому же латинянину, прося для себя епископа. Земские же люди того не хотели, но они их не слушали и уладились с королем. Король же дал им князя Михаила Олельковича Киевского, князь же Михаил въехал в Новгород, и приняли его новгородцы с великой честью… И не понимали окаянные во тьме ходящие и отступившие от света, что приняли они тьму своего неразумения, и не захотели они под православным христианским царем, государем великим князем Иваном Васильевичем в державе быть, и не приняли они истинного пастыря и учителя Филиппа, митрополита всей Русской земли…»

О договоре тут же было донесено в Москву. Разумеется, Иван Васильевич сделал вид, что очень переживает за новгородцев, каково им будет под королем, и послал об этом сказать в Новгород. Аналогичное сожаление и печалование о судьбе новгородцев послал и московский митрополит. Оба послания зачитали на вече. Последнее особенно большое впечатление произвело на бояр и богатых новгородцев, они плакали и смущались. Но черные люди Новгорода все поняли правильно и на печалования митрополита ответили ором негодования. Марфа Борецкая быстро и доходчиво объяснила новгородскому народу, о чем именно так переживает московский митрополит и чего так желает от Новгорода московский князь, которому веры нет и быть не может. Московские послы желали увезти с веча челобитную своему князю, чтобы вновь вернуть Новгород под его руку. Вече попросту их прогнало, и они с позором вернулись к Ивану Васильевичу. Уловки не сработали. Тогда, созвав ближний круг, московский князь объявил, что сделал для мятежных новгородцев все и теперь должен идти на них войной, чтобы взять законную дедину и отчину.

Время для похода он выбрал самое опасное для Новгорода: Михаил Олелькович вынужден был оставить город, чтобы принять наследство от умершего брата. Иными словами, в Новгороде вся военная сила были – ополченцы. А ополчение в Новгороде теперь было безнадежно слабым, не то что несколько веков назад. В Москве знали, что новгородцы могут выставить большое число ополченцев, но у них нет профессионального войска (а это – только княжеские дружины), и Новгород совсем не похож на крепость – стены его слабы, местами сложены и вовсе из земли, и оборонять такой город почти бессмысленно. Получив очередное посольство, которое уже прямо говорило о скорой войне, горожане перепугались. Но отступать было поздно, и им пришлось срочно писать Казимиру, просить помощи.

А в Москве Иван Васильевич созвал бояр, епископов, воевод и объявил начало похода. Новгородцы послали к псковичам, но тем не понравилось, что к ним прислали посла не по форме, то есть недостаточно знатного и не по протоколу одетого, и они обещали, что подождут, когда московское войско с князем войдет на Новгородскую землю. А когда оно вошло – встали на сторону москвичей. Теперь на вольный город шло огромное, собранное из всех княжеств и земель войско Ивана Васильевича. И сразу же земли Новгорода стали превращаться в выжженные пустыни.

А тут в Новгород явился очень некстати старец Зосима, который хлопотал о передаче монастырю соловецких рыбных ловель, и, получив сперва неприемлемый для себя ответ, стал пророчить о страшной участи Новгорода и предрек смерть боярам, которые собирались в доме Марфы. Дабы не порождать паники, ему ловли тут же отписали, но было уже поздно – слухи о пророчестве пошли гулять. Их охотно распространяли московские доброхоты. Кроме видений Зосимы, молния как назло разбила крест на Святой Софии, на гробах двух архиепископов вдруг выступила кровь, заплакали слезами две новгородские иконы, а с верхушек деревьев однажды хлынули потоки воды. И помощи от Казимира не было, поскольку тот был занят другими делами и стремился их хотя бы завершить или приостановить.

Иван Васильевич заручился поддержкой церкви, приложившись едва ли не ко всем имевшимся иконам, и теперь московским людям, не понимавшим, почему вдруг христиане идут бить христиан, батюшки объясняли, что «не яко на христиан, а яко на иноязычников и на отступников православия». Для новгородцев такое обвинение только еще больше добавило смущения в умы. Вот в таком апокалиптическом настроении ополчение Новгорода отправилось биться с московскими войсками. Новгородские воины не то что не владели оружием, многие из них и ездить верхом едва умели, и в ополчение сперва брали по желанию, а потом стали просто назначать по спискам. В общем, вместо войска Новгород выставил испуганную толпу необученных и плохо вооруженных людей.

В бою при Корыстыне (точнее, в пародии на битву) часть ополченцев перебили, часть поймали и отрезали им уши, губы и носы и в таком виде отправили в Новгород, чтобы сломить боевой дух горожан. Однако эффект был обратный. Если на вече стали вроде бы склоняться, чтобы сдаться на милость московского князя, то после появления «резаных» снова послали умолять Казимира. Король должен был подойти на Шелонь, где ожидалась решающая битва.