Веселый Федя - Сергей Константинович Петров

места. Занимался он мало, урывками, и не из-за лени, а просто плохо думалось и все время казалось — отработанный во всех деталях проект получается каким-то стандартным, выполненным без вдохновения, без теплоты. Это расхолаживало Юрия Петровича, и он подолгу не подходил к столу.

Но сегодня сказал Генке:

— Иди один на озеро, а я посижу дома.

Все утро он рассматривал эскизы и вздыхал, недовольно морщился. Не радовал даже рисунок буфета-бара с блестящей стойкой, полукругом выпиравшей из большой, облицованной керамической плиткой ниши. Злясь на себя за беспомощность, за сухость мысли, Бухалов мучительно думал, как оживить проект, чтобы вокзал сразу предстал объемно и появилась уверенность — вот оно, правильное решение, единственное, свое. Но решение не приходило, и он, локтем сдвинув бумаги на край стола, опять зашагал по комнате.

Постоял у окна, потянулся, хрустя суставами плеч. Увидел, что мимо дома идет Тамара Сергеевна, и выглянул из окна.

— С праздником вас!

— С каким? — удивилась она.

— А с ярким солнцем.

Она посмотрела на блестящее небо, засмеялась и пошла дальше, спиной чувствуя взгляд Бухалова, стараясь идти ровней, легче. Поймала себя на этом и прикусила губу.

Под черемуху, чтобы во время стирки солнце не жгло спину, Аверьяновна поставила две табуретки, а на них — корыто. В выварке на костре кипела вода. Тамара Сергеевна, решив помочь старухе, надела старый короткий халат, тапочки на босую ногу. Волосы повязала голубой лентой.

— И чего пришла? — ворчала Аверьяновна. — Твое дело молодое. Знай гуляй себе, пока время еще есть.

— Так уж и молодая, — вздохнула Тамара Сергеевна. — Сын вон какой вырос…

Аверьяновна подхватила:

— И то правда. Вырастет и не заметишь… А ты еще кровь с молоком. Мужики заглядываются. Наш-то, — старуха дернула подбородком к дому, — все норовит поближе к тебе быть. Ай не вижу.

Тамара Сергеевна нахмурилась.

— Аверьяновна… Рассержусь.

— Ну, ладно, ладно, не буду, — старуха отжала простыню. — А что? Мужчина видный… Обходительный.

— Аверьяновна!

— Все, все… Принеси вот мыла кусок, а то заканчивается.

Мыло хранилось на печном карнизе в комнате, где жил сейчас Юрий Петрович. Они покупали его сразу помногу — впрок. Оно сохло у печки, куски становились желтовато-восковыми, твердыми, как камень, и хорошо мылились. Обойдя дом, Тамара Сергеевна заглянула в полуоткрытую дверь. Бухалов, согнувшись, стоял у стола, прижимая ладонями развернутый лист ватмана.

Она постучала в дверной косяк.

— О-о! — протянул Юрий Петрович. — А вам идет этот халат.

— Мыло у нас тут, — смутилась она.

Придвинула к печке скамейку и встала на нее. Сбоку Юрий Петрович увидел, как натянулся у нее на груди халат, как окрепли ноги, загорелые в лодыжках, нежно-розовые под коленками, с синими жилками под прозрачной кожей… Он тяжело шагнул от стола.

— Помочь?

— Нет, нет… Я сама, — она переступила по скамейке.

Но он уже стоял рядом. Отстраняясь, она еще переступила в сторону — скамейка пошатнулась и начала уходить из-под ног. Тамара Сергеевна взмахнула руками, тихо ойкнула. Со стуком посыпались куски мыла. Юрий Петрович на лету подхватил ее. Выгнув спину, она попыталась достать ногой пол и тут у самого лица увидела его глаза — серые, с большими зрачками. И сразу ослабли ноги, не хватило воздуха. Заметила раскрытую дверь и, вся похолодев от стыда, от ужаса, вскрикнула:

— Дверь!.. Открыта!.. — и замерла у него на руках, поняв двусмысленность сорвавшихся слов.

Юрий Петрович вытянул под ее шеей сильно напрягшуюся руку и дотянулся пальцами до дверной ручки.

7

Аверьяновна сняла с огня скворчащую сковородку с яичницей, поставила ее на стол перед Бухаловым и сказала:

— Дров вот у нас маловато. Надоть выписать в леспромхозе, да все недосуг. Ты после завтрака не сходишь, случаем?

Он посидел молча и ответил:

— А ведь мне, Аверьяновна, сегодня уходить пора. Последний день отпуска.

Вяло поев, он вышел на улицу. Надо было подняться к Тамаре Сергеевне и сказать, что он уезжает, что пора ему на работу, но он никак не решался, как не решился сказать этого и вчера, все стоял на месте и рассеянно смотрел на мягкий свет озера за деревьями.

Наконец, нахмурившись, подумал: «А-а… Не за границу ведь уезжаю», — и стал подниматься по лестнице.

Тамара Сергеевна только и сказала в ответ:

— Раз пора… — она смотрела на него широко открытыми глазами.

Вот и осталось позади самое тягостное — разговор при прощании. Облегченно, испытывая к ней благодарность, он вырвал из блокнота листок, написал на нем свой адрес и номер телефона.

— Мои координаты… Всегда буду рад.

Глаза ее потухли, она усмехнулась и положила листок на стол.

Собрался Юрий Петрович к полудню. Тамара Сергеевна и Генка проводили его до дороги. Возле старой сосны он решил подождать попутной машины. Солнце ударяло вдоль дороги лучами, и твердая, обсыпанная иссохшей хвоей земля под ногами, большие камни в лесу, зазубренные листья папоротника выглядели добела раскаленными. Казалось, плесни в траву воду — и вода зашипит, поднимется белым облачком.

От зноя смолкли все звуки. Только в глубине леса долбил ствол дерева дятел: «Тук… Тук…» Стучал он редко, лениво.

Тяготясь молчанием, Тамара Сергеевна обняла Генку за плечи, притянула к себе и сказала:

— Как ты загорел, точно шоколадный. Даже откусить хочется. — Она провела пальцами по его шее. — Старик ты мой.

У Юрия Петровича защемило в глазах. Он часто заморгал, отвернулся и посмотрел, не идет ли машина. Ее все не было.

— Может, пешком пойти? В пути нагонит…

— Здесь, в общем-то, недалеко… Десять километров, — сказала Тамара Сергеевна. — А машины не часто ходят.

— Тогда пойду, — он поправил плечом лямку рюкзака.

Зашагал по дороге, стараясь не оборачиваться. Но у поворота не выдержал, оглянулся.

Под сосной никого не было, и у Бухалова упало сердце. Он почувствовал себя одиноким в пустом лесу.

Дорога шла на подъем, из земли выпирали толстые корни сосен и острые края камней. Юрий Петрович запинался, скоро устал, часто обмахивал лицо носовым платком, вытирал потный лоб. Дойдя до ровного места, он бросил рюкзак под дерево, в тень, тяжело сел в траву и вытянул ноги.

Внезапно в дремотной тишине леса, далеко отдаваясь звонким эхом, лопнула ветка бурелома. В чаще жалобно вопросили, по-стариковски шамкая:

Где ж тренироваться,

Милый мой дедочек?

Где ж тренироваться,

Сизый голубочек?

Лес назидательно откликнулся на этот странный вопрос десятком сильных мужских голосов:

В турпоходе, бабка!

В турпоходе, Любка!

В турпоходе, ты моя

Сизая голубка!

На дорогу вышли горбатые от рюкзаков туристы, встали друг другу в затылок и строем пошли дальше. Последний увидел