Проклятие для Обреченного - Айя Субботина

— Ты понимаешь, о чем я говорю, - все-так же испуганно говорит Дэми.

— … говорю, господин, - подсказываю правильное окончание фразы. Я простил это раз. И то лишь потому, что не мог налюбоваться на это вытянутое от ужаса личико.

— Господин, - после заминки повторяет Дэми и на мгновение опускает взгляд в пол. И снова на меня, теперь уже с откровенной неприязнью, если не сказать – отвращением. – Моих лекарских навыков не хватит…

Я киваю, охотно соглашаясь, потому что мое личное проклятье – диковинка даже для халларнов, а мы видели гораздо большее, чем стальные летающие машины и ходящие на железных ногах ветераны славных битв. Дэми даже не догадывается, что видит практически чудо: смерть, дарящую жизнь, зло, дарящее силу.

И наш будущих сын будет венцом этого творения.

— Недавно, после боя, моему хирурганту показалось, что он не сможет справиться с моими ранами. Он был молод, неопытен и, как я быстро понял, очень труслив, хотя и умен. Пришлось как следует его припугнуть, чтобы он выполнил то, что должно. Мальчишке было лет двадцать, он наверняка бы достиг больших высот в своем кровавом мастерстве. Но. – Я нарочно выдерживаю паузу, давая Дэми шанс додумать окончание моей байки. Она все равно ни за что не угадает. – Он был слабым. Слабые люди не способны на великие дела и решительные поступки. Слабость – это пересол на столе. Чумное пятно на еще здоровом человеке. Дырка от крысиного укуса, когда еще нет лихорадки. Подпиленный сук.

Дэми втягивает губы в рот, напрягаясь всем телом.

Она уже знает, что зря задала мне тот дурной вопрос.

И я все еще могу остановиться прямо сейчас, потому что впредь она будет держать рот на замке. Не ради меня, а чтобы не поддаться искушению всадить в монстра перед собой любой острый предмет, который успеет схватить до того, как я превращу ее в пепел. Ее тягу к жизни можно смаковать, как любимое вино: долго, растягивая удовольствие.

Но и для меня это уже не вопрос науки.

— На тот момент в моей армии не было другого лекаря, и я не мог позволить, чтобы солдаты не получали помощь. Поэтому мальчишке повезло – он сохранил свою жизнь… В отличие от ног.

Дэми дергается.

— Ты – чудовище… господин, - уже с неприкрытой ненавистью говорит она.

— Скоро ему сделают новые, он вернется ко мне и больше никогда не будет трястись от вида, - погладываю на свою стальную руку, - пришитых конечностей. И абсолютно точно будет знать, что с ними делать. Он полюбит кровь и самые страшные раны, научится видеть в вывернутых кишках прекрасное… впрочем – нет. Ему будет просто плевать. И лишь тогда он станет настоящим мастером своего дела. А теперь, жена, сделай так, чтобы мне не пришлось подумать о той же мере для тебя. Поверь: железные руки не так приятны мужчине, когда двое оказываются в постели.

Она подбирается, медленно и степенно расправляет передник и решительно откидывает крышку окаймленного железом сундучка.

Я не знаю, что он такое.

Даже в самых страшных северных легендах, где сама смерть ходила по снегу и сдирала кожи со случайных путников, кажутся просто детским лепетом по сравнению с тем, что говорит и делает этот халларнец.

И как будто даже рад этому.

Или нарочно меня изводит?

Я бросаю в таз пригоршню толченых в порошок листьев и кореньев, размешиваю, пока вода не окрасится в темно-синий цвет, на всякий случай пробую ее локтем, как научила мать: горячо. То, что нужно.

Опускаю тряпицу, мысленно уговаривая себя больше не показывать страх.

Отжимаю лишнее и, наконец, снова опускаю взгляд на истерзанную грудь Тьёрда.

Под запекшейся кровью шевелится что-то непроницаемо черное, покрытое чешуей и каменными наростами. Прямо под рваной кожей, которая клочьями свисает вокруг раны, нечто словно вьет себе гнездо, то вдруг замирая, то сворачиваясь тугими кольцами. Пульсирует, выталкивая наружу новую порцию крови, шипит и щелкает.

Генерал медленно закатывает глаза, сдерживает стон. Кожа на острых скулах натянута, как на барабан, вены вздуваются, вдруг на мгновение тоже чернеют, заставляя его вцепиться здоровой рукой в подлокотник, пока стальная безжизненно свисает вдоль тела.

Что он хочет, чтобы я сделала?

— Дэми, дьявол тебя возьми, просто зашей меня.

Я делаю шаг вперед, чуть не проваливаясь в ужас внутри себя, потому что чернота в груди монстра вдруг оживает с новой силой и словно собирается выбраться наружу. Тьёрд до скрипа сжимает зубы, издает низкий глухой рык, в котором совсем нет ничего человеческого, и тварь внутри своего хозяина забирается обратно.

Я вытираю кровь с его кожи, обрабатываю края раны мазями, которые должны снять боль, и все это время он не издает ни звука. Просто полулежит в кресле и не шевелится, даже когда я не совсем случайно задеваю живую кровоточащую плоть. Только на бледных щеках появляется нездоровый румянец.

Потом берусь за иглу, выбираю место, чтобы было удобнее накладывать стежки, но в этот момент Тьёрд протягивает руку, нетерпеливо подзывая меня большим пальцем.

Подавляю желание бросить чудовище издохнуть в луже собственной крови, но он вдруг обхватывает меня за талию и силой усаживает к себе на колени.

Мы слишком рядом. Его близость обжигает даже сквозь плотную шерстяную ткань платья. Как будто меня клеймят самой ненавистью, щедро натирают смрадом битвы, догорающих костров, сизого утреннего тумана и мокрым вороновым крылом.

Словно деревянную куклу, Тьёрд придерживает мою спину своей стальной рукой. Я медлю, и он выражает раздражение, сгребая ткань в охапку, из-за чего ворот натягивается и впивается мне в горло.

И я снова, не зная и не понимая почему, вдруг успокаиваюсь.

Как будто от недостатка воздуха во мне умирает весь страх.

Загнутая игла легко входит в кожу. Как расторопная швея, медленно, чтобы не оборвать, протягиваю нить, соединяя концы плоти красивым ровным стежком.

Тьёрд сильнее сжимает платье.

Дышать все сложнее с каждым стежком. Я веду плечом, сбрасывая его случайное – или нет? – прикосновение губами.

— Не заставляй делать тебе больно, - тем же нечеловеческим голосом хрипит он. – Поверь – мне очень хочется.

Еще два стежка: превозмогая дрожь в пальцах, слезы и желание упасть перед ним на колени и молить позволить мне больше никогда к нему не прикасаться.

Стальные пальцы перебираются вверх, захватывают затылок.

Тьёрд медленно накручивает мои волосы на кулак. Кожа на голове болезненно натягивается.

Стежок.

Черная мерзость в его груди шипит и щелкает, как будто у нее есть рот и клыки.

Халларнец жадно, открытым ртом, вдыхает воздух возле моей шеи.