Агентурная кличка - Трианон - Игорь Перетрухин

Нельзя сказать, что Боб и Федор были лишними людьми в посольстве. Когда надо было серьезно поработать и в какой-то мере спасать положение, как это было на советской выставке в Боготе, они оба проявляли достойную похвалы самоотверженность. Благодаря их труду, например, только что упомянутая выставка прошла с успехом.

А что американцы? Они отлично видели, с кем имеют дело, и у них не было абсолютной уверенности в том, что эти люди, к тому же злоупотребляющие алкоголем, могут быть им чем-то полезными. Постепенно все мы пришли к единому мнению, что для американцев эти люди интереса не представляют.

Следует отметить также одно немаловажное обстоятельство. За время работы по изучению Боба, его жены и Федора им не чинилось никаких препятствий и ограничений как по работе, так и в личной жизни. Это было нашим принципом.

И еще об американцах. Сотрудники ЦРУ глазами работников местных спецслужб, конечно, отчетливо видели факты нарушения элементарных норм поведения отдельными сотрудниками советского посольства, но внешне, как правило, реагировали на них не всегда, чтобы не дать повода заподозрить их в активной деятельности.

Все эти размышления усиливали подозрения, что со спецслужбами противника, возможно, связан Агроном. По своим личным качествам и поведению он существенно отличался от вышеупомянутых коллег по работе и, прежде всего, был весомее их как личность, на которую невозможно не обратить внимания.

Однако вернемся к процессу его дальнейшего изучения.

С санкции руководства главка с Огородником была восстановлена связь и установлены легендированные агентурные отношения. Работа с ним была поручена мне как ведущему разработку.

Из окна моего служебного кабинета на одном из последних этажей помпезного высотного здания на Смоленской площади, где размещается Министерство иностранных дел, как и у моего начальника М.И. Курышева, были хорошо видны колокольня Ивана Великого, башни, многочисленные купола церквей и сооружения внутренней части Кремля. А где-то внизу теснились зажатые со всех сторон домами старинные московские улочки и переулки: Плотников, Кривоарбатский, Калошин и Сивцев Вражек, упоминаемые довольно часто в произведениях наших писателей, включая И. Ильфа и Е. Петрова.

В ясную солнечную погоду с высоты птичьего полета открывалось величественное зрелище. Жаль только, что ни Курышеву, ни мне никогда не удавалось подолгу любоваться видом на историческую часть нашей столицы. Иногда при мимолетном взгляде за окно мы радовались солнечному дню. Свинцовое же небо надвигающейся на город грозы или моросящий осенний дождь, да еще и с мокрым снегом, вызывали у нас некую печаль.

Когда работаешь с интересом, то многое из окружающего, естественно, отодвигается на задний план.

Управление по планированию внешнеполитических мероприятий, где работал Огородник, находилось в соседнем доме напротив. Чтобы попасть из него в главное здание, достаточно было только перейти улицу.

Огородник был приглашен мною по телефону в один из кабинетов службы безопасности в МИД СССР. Предо мной предстал хорошо одетый мужчина, выше среднего роста, плотного телосложения, приятной наружности, с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Назвав его по имени и отчеству, я представился ему как сотрудник подразделения госбезопасности при МИД СССР подполковник Перетрухин Игорь Константинович. Предложив ему сесть, сказал, что мне известно о его прошлом знакомстве с нашими сотрудниками, работавшими по линии Комитета молодежных организаций СССР, а также по работе в Колумбии. Огородник подтвердил это, заметив, что не видит в приглашении на беседу ничего особенного, так как хорошо понимает значение нашей работы в целом. Я спросил, располагает ли он свободным временем, на что получил положительный ответ.

Далее я поинтересовался, как он устроился на новом месте, есть ли у него какие-либо проблемы, предложил ему продолжить сотрудничество, если он не возражает, в центральном аппарате с тем, чтобы он помог нам разобраться в некоторых вопросах, в том числе по Колумбии. Я подчеркнул при этом, что мы нуждаемся в помощи проверенных и честных людей, которые как бы находятся в одном строю с нами по решению задач государственной важности.

Огородник сказал, что устроился на новом месте хорошо, работа интересная. С ней он уже освоился и в ближайшее время намеревается приступить к работе над докторской диссертацией. Сотрудничество он готов продолжить, так как считает его своим гражданским долгом, тем более что это открывает для него возможность высказать определенные резоны по поводу его взаимоотношений с некоторыми сотрудниками резидентуры КГБ в Колумбии.

Я заверил его, что он может положиться на мои беспристрастие и объективность. Я юрист по образованию и так же, как и он, человек флотский. Нам присущи качества, характерные для моряков, а это фактор немаловажный.

Огородник сказал, что ему приятно это слышать, так как моряков действительно, где бы они ни находились, многое объединяет, и высказал сожаление, что ему из-за потери зрения пришлось оставить службу.

Он поинтересовался, на каком флоте я служил и принимал ли участие в Великой Отечественной войне.

Я рассказал, что в 1942 году шестнадцатилетним мальчишкой поступил в школу юнг на Соловецких островах, по окончании которой был в 1943 году направлен в действующий Северный флот, сначала на только что прибывшие по ленд-лизу[4] из США тральщики, а затем по основной специальности боцмана на торпедные катера. Участвовал в морских боях и в Петсамо-Киркенесской операции, был награжден двумя боевыми орденами. Наша бригада в войну была удостоена наименования Печенегской, орденов Красного Знамени и Ушакова I степени. В начале апреля 1945 года с отрядом торпедных катеров дважды Героя Советского Союза Александра Осиповича Шабалина по железной дороге был переброшен на Балтику в район Восточной Пруссии, где для всех нас вскоре и закончилась война. Мне тогда было уже девятнадцать лет.

— После войны много и упорно учился, а теперь вот сижу перед вами.

Внимательно слушавший мой рассказ Огородник сказал, что такой биографии можно только позавидовать, особенно потому, что я вышел из юнг Военно-морского флота. Вместе с тем он поинтересовался, почему я оставил службу на флоте.

Я пояснил, что, продолжая срочную службу после войны, окончил десятилетку в вечерней школе рабочей молодежи в Риге. Мне в то время было уже 23 года. Поступать в Ленинградское высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе с пятилетним сроком обучения было уже поздновато, так как перспектива получения звания младшего лейтенанта в 27–28 лет в восторг меня не приводила. Помню, как после войны в нашем дивизионе — а стояли мы тогда в Кронштадте — появился по окончании училища младший лейтенант, в прошлом матрос. Он был направлен на учебу еще в годы войны. Среди своих одногодков, ставших уже старшими лейтенантами и капитан-лейтенантами, он смотрелся как-то жалко. И я, откровенно говоря, дрогнул.