Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова

Тут ее кто-то отвлекает, а гость отзывает меня в сторону и начинает, захлебываясь, тараторить:

– Я сейчас вам поставлю диск, но, если не хотите – не играйте! Я привык, мне одному удобнее, не переживайте! Откажитесь, не играйте, не играйте! Я уже много лет без концертмейстера, мне так лучше, мой последний концертмейстер был русский! Украинец! Мы столько пили с ним vodka, vo-doch-ka, я за всю свою жизнь столько не выпил, он был ужасен, он так орал на меня, когда напивался, кошмар! (И хихикает.)

Я стою, окаменелая, и с ужасом смотрю на него, проникаясь горькой симпатией к незнакомому пианисту. Почему-то мне кажется, что я приблизительно знаю, что тот орал этому.

Он ставит свой диск, звучат первые номера цикла, но возвращается директриса, оттаскивает меня, мол, не надо играть, на что он отвечает, что и не рассчитывал. Похоже, все довольны. Меня отправляют к француженке, а товарищ, довольный тем, что его освободили от меня, трудится под диск.

Урок с Мадам подходит к завершению, как вдруг распахивается дверь и входит Он, громогласно возвещая, что будет у нас публикой. Француженка сухо смотрит на часы:

– Еще пятнадцать минут до конца урока.

– Я уже закончил!

– Но еще пятнадцать минут работы.

– Ну и что? Я уже всё.

Она продолжает урок, а он, взгромоздившись на высокий стул около инструмента, начинает бурно корректировать постановку танца и острить. Она не реагирует. Тогда он широко разворачивается в сторону рояля, но, увидев меня, осекается на полуслове, слезает со стула и, семеня, быстро отчаливает в другой конец класса, где начинает править девчонкам руки (при живом педагоге!), а я всерьез озадачиваюсь – что ж такого сделал тот пианист, что этот даже смотреть на русского концертмейстера без судорог не может? Побил, что ли?..

Когда уходила домой, он еще работал, стоя у окна. Увидев меня, бросил класс и, вытянувшись, настороженно стал провожать меня взглядом. Немного прошла, обернулась: смотрит. Настолько он противный, что не хотелось связываться, а то непременно сделала бы вид, что возвращаюсь. Чтоб попугать…

Однажды на уроке заиграла вальс из «Евгения Онегина». Педагог радостно классу:

– Что это?

После того как были отвергнуты Шуберт, Шуман, Шопен и Моцарт, класс запросил подсказку.

– Это опера.

Я удивилась – ничего себе! Русскую оперу знает.

Класс, видимо, в операх похуже разбирался, поэтому вариантов не последовало. Преподаватель сказал: «Думайте!» – и пошли прыгать дальше.

Играю, вдруг вижу: из-под рояля, у моего колена, появляется голова и шепотом спрашивает: «Кто?»

Я бы, конечно, не сказала, но такие труды! Она проползла с той стороны на пузе, чтобы учитель не видел, и как тут отказать, мол, ползи обратно? Сказала. Тело, под громовые раскаты Чайковского, тем же путем, но ногами вперед, медленно поползло обратно.

Девица выбралась, встала в толпу студентов и крикнула:

– Чайковский!

– Нет, неправильно!

Пошли препирательства, и студенты стали настойчиво требовать ответа. Получили:

– Шарль Гуно, вальс из «Фауста».

Во как! (Хотя по настроению похоже.) Студентка, подняв бровь, укоризненно посмотрела на меня: я не оправдала ее ожиданий. Но поправлять ответ я не стала, чтобы не ставить педагога в неловкое положение, – пару месяцев буду обходить эту музыку стороной, они и забудут.

Попрыгали мелкие прыжки, урок подходит к концу, и преподаватель дает большие прыжки без премудростей. А первую диагональ он обычно исполняет со студентами.

– Пожалуйста, вступление.

И я, естественно, выдаю вальс из «Фауста».

На первом прыжке он взмыл, как птица в небеса, а со второго рухнул наземь с хохотом:

– А вот и «Фауст»!

Следующее занятие он начал с объявления, что в прошлый раз перепутал вальсы из «Евгения Онегина» Чайковского и «Фауста» Гуно. Поблагодарил концертмейстера и попросил в течение урока сыграть им и тот и другой вальс, для закрепления.

Поставили меня играть репертуарный класс. Ну кто его любит? Никто не любит, но делать нечего. Еще в июле я тормошила педагога на предмет – что она надумала ставить? Мне ж нотки заранее посмотреть надо. Ответа не добилась. Ну ничего, время есть, лето на дворе. Потом в конце августа полюбопытствовала – что? Опять безрезультатно. Ну и ладно – кому хуже-то? Буду сидеть ковырять с листа – пусть терпят. И вот случился, наконец, первый урок…

Дама для меня новая. Сама из Австралии, владела там балетной школой. Строгая, ведущий педагог в конторе, возраст – чуток за пятьдесят, серьезная дама с неизменно поднятым кверху подбородком.

Пока девицы подтягивались, я подошла к ней с вопросом – ну что, выбрали? Нотки есть? И сразу – подбородок резко в левый нижний угол, глаза в пол и начинает что-то быстро и невнятно говорить. Жизнеутверждающее «да» в монологе не просматривается.

Тогда я отключаюсь от нее, понимая, что нот мне нет. Ладно, буду искать сама, мне главное – точное название знать. Не дождавшись паузы, устало встреваю:

– Вы выбрали балет?

– Да. «Синяя птица».

– Я могу видеть мои ноты?

– Ой, не сегодня, я вам, конечно, дам «Синюю птицу», вот, у меня есть (всплеск рукой в сторону карниза), но это не совсем то, что мне нужно, я, конечно, дам вам прослушать, но это все равно не совсем то, что мы будем танцевать, то, что мы будем танцевать, мне уже выслали из Австралии, как только придет, я вам дам, там то, что именно мне нужно.

Так… Для меня что Австралия, что Марс, и, сколько оттуда будут идти ноты, я не знаю, а мне через неделю опять «это» играть. Ладно, найду сама, дело за малым, надо выяснить – что.

– Вы не можете мне написать – кто, что и в каком акте танцует? Я спрошу у подруги.

– Да, конечно, но у меня листочка нет.

– Вот.

– Ой, у меня ручки нет.

– Вот.

– Сейчас!

Уходит.

В коридоре долго разговаривает с родительницей. Урок вообще-то идет, поэтому приходится возвращаться. Попытка пройти мимо меня не удается, я мысль держу цепко:

– Вы не напишите мне?

– Да, конечно.

Возвращает листочек, на нем:

«Giils Variation».

Что-то я «Синюю птицу» подзабыла… Спрашивать – кто это – неудобно, да и ответ вряд ли мне поможет…

– А какой акт? А полностью вариация или часть? Она там одна?

– Там еще две кошечки танцуют. Вариант Кировского балета – они так до сих пор называют Мариинский театр.