Белая невеста, черная вдова - Евгения Горская

Таня шутливого тона не приняла и ответила совершенно серьезно.

— Я видела записи с подъездных камер.

— Да? — удивился он. — Откуда вы их взяли?

— У Инны Ильиничны. А ей дала какая-то приятельница, которая у нас в доме самая главная. — Таня улыбнулась и поинтересовалась: — Вы знали, что у нас в доме есть главная?

— Старшая, — тоже улыбнувшись, поправил он. — Знал. Я только не знаю, кто это.

— Спасибо, что подвезли. — Она выбралась из машины, быстро пошла к подъезду.

Дробышев догнал ее у двери, пропустил вперед.

В подъезде она расстегнула куртку, сбросила с волос капюшон. Вид у Татьяны был усталый. Дробышев не мог себе представить уставшей Владу. Влада всегда выглядела, как на плакате рекламы какой-нибудь косметики.

— Странно, — признался он, на этот раз пропуская ее в подошедший лифт. — Я у Инны скопировал все содержимое компа, но никаких записей с камер там не было.

Признаваться, что он сует нос в чужую информацию, не стоило, это его не красило, но Таня не обратила внимания на его недостойное любопытство.

— Наверное, она получила их позже.

— Наверное, — согласился Дробышев и неожиданно попросил: — Дайте мне их. Записи.

Она согласно кивнула, достала ключи из кармана куртки, отперла дверь квартиры.

Квартира Татьяны казалась необжитой, как гостиничный номер. Только большой плюшевый тигренок, старый, потертый, валявшийся на диване, свидетельствовал о том, что здесь живет женщина. Да еще безделушки на книжных полках.

У него в квартире был постоянный беспорядок, его квартиру с гостиничным номером не спутаешь.

— Хотите чаю? — предложила она, вспомнив о гостеприимстве.

— Хочу, — неожиданно сказал Дробышев.

Мебель была не из дешевых. В мебели он не сильно разбирался, но родители купили похожую на дачу, и уровень цен он представлял.

Татьяна открыла ноутбук, лежавший на маленьком столике около двух стоявших рядом кресел. Вышла куда-то, на кухню, наверное, потому что до него донеслось тихое звяканье, вернулась, забралась с ногами в кресло, кивнула ему на соседнее. Недолго постучала пальцами по клавиатуре и протянула ноутбук ему:

— Флешка у вас есть?

— Найду.

Флешка у него была. Даже три. На всех записаны рабочие программы, и он достал первую, которая попалась под руку.

— Там данные со всех камер и склейка.

— Разберусь.

На стене, в проеме между книжными шкафами, висела большая фотография мужчины лет сорока. Мужчина был коротко острижен и смотрел на Дробышева пристально и строго.

Друг? Почему-то было неприятно думать, что квартиру Татьяне подарил друг.

— Это мой папа, — словно угадав его мысли, ответила она.

Наверное, надо было спросить, почему рядом нет портрета матери. Но он не спросил.

— Могу накормить вас ужином, — улыбнулась она, когда Дробышев вынул флешку из компьютера. — Только у меня все магазинное, вам может не понравиться.

— Мне наверняка понравится, — заверил он. — Но ужина не надо. Чайку.

Вообще-то, чай он тоже мог попить дома, но Татьяна была такая бледная и грустная, что ему захотелось чем-то ее развеселить.

И просто не хотелось от нее уходить. Непонятно почему.

Чай у нее оказался вкусный. В пакетиках, но крепкий и ароматный, он такого никогда не пробовал.

— Отчим привез из Англии, — опередила она вопрос. — Неплохой чай, правда?

— Неплохой, — согласился Дробышев.

Она достала сыр, колбасу. Он сделал себе бутерброд, понял, что здорово голоден, и сделал второй.

— У Инны Ильиничны есть какая-то важная информация? — То ли от крепкого чая, то ли просто оттого, что оказалась дома, Татьяна перестала казаться бледной и несчастной. — Я так поняла, когда мы с вами у нее были, и вы переписывали что-то с компьютера.

— У нее брат был журналист, — объяснил Дробышев. — Максим Кривицкий, слышали?

— Нет, — покачала она головой.

— Известный журналист. Он умер в прошлом году. Перед смертью передал ей свой архив.

— Журналист — отец племянника?

— Да.

Она задумалась, слегка нахмурив лоб. Дробышеву было приятно на нее смотреть и не хотелось никуда уходить.

— Вы знаете, что в архиве?

— Много всего, — улыбнулся он и признался: — Я в него заглянул.

— Из-за этого могли убить?

— Все может быть, — пожал он плечами. — Только я не думаю, что Егор принялся кого-то шантажировать, он был разумным человеком. Если кто-то разыскивал архив Кривицкого, скорее, убили бы Инну. И не сейчас, а год назад.

— Там настолько серьезный компромат?

— Серьезный. Только знаете, — медленно проговорил Дробышев. — Я не думаю, что компромат может всплыть сам по себе. Я не верю в честных журналистов-одиночек. Компромат всегда всплывает по чьей-то отмашке.

— Вы не верите только в честных журналистов? — улыбнулась она. — Или вообще в честных людей?

— В честных людей — верю, — засмеялся он. Неожиданно ему сделалось весело. — И даже в честных журналистов верю. Я не верю, что разоблачения появляются по воле честных журналистов. Любой журналист знает правила игры, а если не знает, значит, туп и ему нечего делать в этой профессии.

— Грустно, если это так.

— Грустно, — подтвердил он. — Но это так.

Татьяна опять задумалась и опять нахмурила лоб. Губы у нее были не накрашены, и, наверное, поэтому он только теперь заметил, какие они красивые. И глаза у нее красивые, большие, зеленые.

Дробышев допил чай, отодвинул чашку.

— Спасибо.

Она не стала предлагать еще, поднялась, вышла за ним в прихожую. Надевая куртку, он опять покосился на видневшийся портрет мужчины.

— Папа давно умер. Я еще в школе училась.

Она не сказала ничего особенного, но он, не замечая этого, улыбнулся.

Пересекая лестничную площадку, Дробышев всерьез опасался увидеть Владу.

«Если она позвонит, не буду отвечать», — трусливо решил он, запирая замок изнутри. Ему было противно вспоминать прошлый вечер.

Повезло, Влада не позвонила.

Больше всего Владе хотелось поехать к Степе. Она влюбилась, не иначе. Только действовать нужно осторожно. Ну уйдет он с работы один раз, другой, а потом?.. Сначала нужно его крепко привязать, чтобы настоящей его жизнь казалась ему только рядом с Владой, как раньше. Тогда он сам будет стремиться проводить с ней каждую минуту.