Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

«— Сын мой! Мы благодарим Бога за одержанную над неприятелем победу. Победы от Господа. Но мы не должны быть нерадивы и все силы обязаны употреблять, чтобы их приобресть. Для того взял я тебя в поход, чтобы ты видел, что я не боюсь ни труда, ни опасности. Понеже я, как смертный человек, сегодня или завтра могу умереть, то ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен, при твоих летах, любить все, что содействует благу и чести отечества, верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить никаких трудов для блага общаго. Как мне невозможно с тобою везде быть, то я приставил к тебе человека, который будет вести тебя ко всему доброму и хорошему. Если ты, как я надеюсь, будешь следовать моему отеческому совету и примешь правилом жизни страх Божий, справедливость и добродетель, над тобою будет всегда Благословение Божие; но если мои советы разнесет ветер, и ты не захочешь делать то, чего желаю, я не признаю тебя своим сыном; я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в сей и в будущей жизни.

Слезы появились на глазах мальчика. Он прижался к руке отца и, поцеловав ее, сказал с горестью:

— Всемилостивый Государь-батюшка, я еще слишком молод и делаю, что могу. Но уверяю ваше величество, что я, как покорный сын, буду всеми силами стараться подражать вашим деяниям и примеру. Боже! сохрани вас на многие годы в постоянном здравии, чтобы я еще долго мог радоваться столь знаменитым родителем».

Из Нарвы царевич отправился в Москву и там, при торжественном возвращении русских войск, 19 декабря 1704 года, поздравил отца с победами у Воскресенских ворот; по окончании приветствия стал в ряды Преображенского полка в строевом мундире.

В личной жизни Петра между тем произошло немаловажное событие: в доме фаворита А. Д. Меншикова он узнал мекленбургскую пленницу Марту Самуиловну Скавронскую, которую взял себе.

Могли ли знать отец и сын, какую роль сыграет в жизни каждого из них эта женщина? Осторожный М. П. Погодин замечал, что ее отношения, если даже не положительные действия, вместе с кознями Меншикова, решили впоследствии судьбу царевича.

1704 год прошел для Алексея благополучно. Отец был им доволен. Но неожиданно царь отправляет с дипломатическими поручениями Гюйссена за границу. Внимательные приближенные и иностранцы, находящиеся при дворе, отмечают, что поручения, данные Гюйссену, незначительные и их мог выполнить любой другой человек. Царевич остается без должного руководства. Парижский двор просит прислать Алексея для воспитания во Францию. Петр отклоняет предложение. Многие считают поведение царя преднамеренным и видят в том интриги Меншикова.

«Что значит это удаление от царевича нужнейшего человека в самое важное для него время, от 15 до 20 почти лет? — пишет М. П. Погодин. — Поручения, данные Гизену (Гюйссену. — Л.А.), очень незначительные и легко могли быть исполнены всяким другим. Он нашел невесту для царевича, но это было уже в последнем году его отсутствия. Куда девалась прежняя заботливость царя о занятиях сына? Если были какие-либо распоряжения, они сохранились бы наверное, как сохранились донесения токарного мастера, немца, о расположении царевича к этому искусству. Сам Петр был занят, Меншиков жил в Петербурге, и царевич оставался на своей воле, в Преображенском, года с два, т. е. 15 и 16 год. В продолжение этого времени, мы знаем только 14 писем царевича к отцу, с вопросами о здоровьи. Не видать ли уже здесь, в отстранении Гизена, как и прежде в удалении Нейгебауэра, тайного намерения Меншикова приучать царевича к праздности и лени, давая ему простор и свободу для препровождения времени с его родными, приверженцами старины, с попами и монахами, к которым он получил известное расположение еще при матери, — и тем приготовить будущий разрыв с отцом. Меншиков мог, под каким-нибудь благовидным предлогом, подать злоумышленный совет Петру, послать Гизена в чужие края. Так и думали иностранцы, даже в близкое время: Бюшнич, Левек и Кокс».

Любимец Петра I не чужд был прислушаться к чужому голосу, когда то сулило ему какие-либо выгоды. Вспомним, кем была внушена мысль А. Д. Меншикову о сближении его с Петром II. Датским посланником, двор которого имел определенные виды на такой поворот дел. Это было в интересах политики датского короля. Можно предположить, что и в данном случае Александр Данилович за кругленькую сумму не прочь был прислушаться к чьему-то «мудрому» голосу. Не забудем и следующего факта: в Вене, объясняясь с цесарем, Алексей станет рассказывать о том, что Меншиков с умыслом дал ему дурное воспитание, не заставлял учиться и окружал дурными людьми.

В круг знакомых царевича в это время входят: несколько Нарышкиных, Никифор Вяземский, Колычевы, домоправитель царевича Еварлаков и целый ряд духовных лиц.

Самые же близкие люди — это его тетки, дочери царя Алексея Михайловича от первого брака. В их ближайшем кругу — духовные люди, которые очень сердечны к царевичу. Алексей любит слушать их.

— Как к жене и сестрам царь относится, — говорили они, — так и к России. Москва чужда ему. О новой столице помышляет, а того не ведает, сказано было еще иезуитами Лжедмитрию Второму перенести столицу из Москвы. Тяжкое время для России, тяжкое. Но пока Москва не порушена, Россия не погибнет.

«К попам он имел, — по словам его камердинера Афанасьева, — великое горячество».

— Ты, Алеша, надежда наша, — говорили родственники его по матери, дядья. — Кому ж, кроме тебя, за народ заступиться. Ропщут люди. Отцом недовольны. И то верно: в кои-то веки бывало, чтобы русскими басурмане управляли. Говорил Иоаким: не допускать их до армии, до власти. А ныне что? Отца окрутили. Он уж не град строит, а бург, и не Петр он, а Питер ныне.

Приводили дядья к Алексею своих друзей и единомышленников. Горячо говорили о наболевшем. Царевич слушал их речи и, глядя в лица родных, вспоминал о матери.

— Мать не забывай, — поучал духовник Яков Игнатьев, — она жертва невинная, от беззакония пострадала, что народ наш…

Игнатьев был родом из Владимира или Суздаля. Держался партии царицы Евдокии (через указание из Суздаля попал в духовники к царевичу). Владимирский ямщик Тезиков доставлял ему письма от царицы (и после пострижения ее звали в народе только так).

О переписке знали немногие. Игнатьев умел молчать. Обладал завидной волей. (Когда его подвергнут жесточайшим пыточным истязаниям, повторявшимся много раз в продолжение года, он, битый и жженый, не назовет никого. Но это — впереди.)

По распоряжению Игнатьева в марте 1706 года Алексею было устроено тайное свидание с гонцом из Суздаля. Говорили, вероятно, о матери.

Остерегаясь опасности, духовник и царевич Алексей Петрович, находившийся в тот год в действующей армии, при отце, прибегают к условному языку.

В конце года Алексей совершает самовольную поездку в Суздаль, к матери. Она ли его звала, по собственному ли желанию он ехал, или какие другие причины побудили его пойти на это, сказать трудно. (В скобках отметим немаловажный факт: 28 декабря 1706 года Марта Самуиловна Скавронская родила государю дочь. Впрочем, у нее теперь другое имя. Она приняла православие, ее нарекли Екатериной. Двадцатитрехлетняя красавица живет во дворце Петра I. Он заставил сына Алексея быть крестным отцом недавней пленницы. И отчество у нее отныне — Алексеевна.)