Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Ему очень не хватает ее. Не хватает их «всех».

Но он старается быть мужчиной, утешить ее.

Делия затягивает старую песню о концлагере, о глобальной грусти ее отца, о его смерти, которая не что иное, как самоубийство, «форма самоубийства»…

На что хочется ей ответить: «Ты спятила? Что ты, на хрен, несешь? Он умер от инфаркта, покатался на яхте типа "Swan-45" со своим другом-стоматологом, с охренительным парусом, с тиковой палубой, выпил аперитивчика на своей тайной вечере. И сдох от инфаркта, держа мартини со льдом в руках. Повезло!»

А тут — вранье на вранье, поддакивать, дать ей выговориться. А потом она произносит: «Ты не слушаешь, витаешь где-то, ты перестал понимать меня, отдалился…»

Еще минуту назад ты хотел трахаться (даже если она опять ссохлась, как раньше, только лицо стало еще более костистым, а тело — еще жестче). Сейчас ты хочешь умереть от инфаркта прямо перед ней, как ее отец, чтобы тебя хоть немного полюбили. Ты подходишь к бутылкам, наливаешь себе что-нибудь покрепче. Умереть со стаканом в руке. Ты чувствуешь, что это единственный способ быть замеченным в этой хреновой семье, которая богаче и умнее, чувственнее и поганее, чем твоя.

С какой-то поры Гаэ стал казаться ей глупым. Его сокровенный загадочный взгляд, его глубоко посаженные глаза превратились для нее в две блестящие пуговицы — без какой-либо глубины. Она стала замечать его обезьяньи гримасы. Слышать, как он чавкает. С детства он питался бутербродами и кока-колой. Таким он и остался, любителем фастфуда, только взрослым. Манящая быстрая еда, раскрашенная цветными соусами.

Даже его смех теперь раздражал ее. Вначале его жизнерадостность и легкий юмор казались ей искренними. Когда тебе поднимают настроение, в шутку кидаясь маленькими пончиками. Теперь она видела в нем балабола из реалити-шоу. Особенно когда он встречался с каким-нибудь дружком с телевидения и ржал как жеребец над всякой ерундой. Потом возвращался домой и разваливался на диване, мрачнея:

«Я всем нравлюсь, кроме тебя. Одну тебя тошнит от меня».

«Они не знают, что ты собой представляешь на самом деле».

С ней он играл другую музыку — басовые ноты, неврозы, вросшие, как ногти, которые Гаэ обкусывал до крови.

Все произошло удивительно быстро. А казалось таким прочным. Об этом Гаэтано хотел бы рассказать каждой проходящей мимо паре, если ему вообще хотелось принести кому-то добро, дать кому-то совет. Не верьте себе, не обольщайтесь, что вы что-то построили.

То, что еще день назад казалось тебе немыслимым, сейчас — вот оно, пожалуйста. Твоя жена, похоже, осатанела, да ты и сам отнюдь не выглядишь героем. Ни с того ни с сего злишься на детей. Потому что они бегают, потому что они живые. Потом подлизываешься, лежа на их подушках.

В кого я превратился? — слышится внутриутробный голос. Да нет, это голос жены: «В кого ты превратился?»

И ты осознаешь, что стал копией своего отца. Пока прикидывался, будто убегаешь со всех ног, подальше от того, кто произвел тебя на свет. Повторяешь его слова: «В этом доме я ни хрена не значу». Наконец-то ты стал самим собой, даже хуже себя самого. Теща начинает бесить тебя не на шутку — приходит в твой дом, чтобы молча укорять тебя, смотрит на твой кавардак, гладит по худой спине твою маленькую скво. Настрой против тебя сближает их. Сплетение кишок индейского племени сиу, воскресших только для того, чтобы поиметь тебя. Вернулся исчезнувший смертоносный язык первородной семьи.

Первый смех Нико. Достаточно было бы только его.

В пиццерии на море, за городом, куда они приехали на день. А вечером пришли сюда, все обгоревшие. Нико сидит в коляске, Космо подходит к брату, подает ему кусок пиццы, и они растягивают моцареллу из одного рта в другой… Ему кажется эта игра самой лучшей на свете. Космо строит ему смешную рожицу, и Нико начинает смеяться, вначале издавая какие-то нелепые звуки, а потом уже смеется по-настоящему. Хохочет до упаду, и они сами хохочут в экстазе, и вокруг них люди смеются, потому что такой маленький ребенок закатывается от смеха… И Космо за ним следом — и теперь оба-два брата хохочут без остановки.

Тот смех. Когда закончился тот смех в их жизни? Казалось, он должен был спасти их, сломать раз и навсегда все препоны к счастью. Вправду казалось, что Нико спасет их своей радостью, легкой, как его характер. Ее зубы были изуродованы, но она и не вспомнила о них. Почему они не остановились тогда? Разинутые рты, застывший смех — как в финале американской комедии.

Гаэ заполняет чек, ставит цифру. Когда он подписывает, у Делии чуть перехватывает дыхание. Все эти подписи они ставили вместе на листках супружеской жизни. Она знает, как он выводит «Г», ввинчиваясь в нее, словно штопором.

— Ты уверен, что у тебя есть такие деньги?

Отвечает «да», потом смеется.

— Я их заработал.

Волшебные слова. Он вполне доволен.

Он дал ей больше денег, чем мог себе позволить, оторвал этот чек, сразив ее наповал. Хочет содержать детей. Хочет быть отцом во что бы то ни стало. Он был так счастлив, когда ему заплатили. Положил деньги на счет, улыбаясь, зашел в шлюзовую кабину банка. Произошла маленькая техническая неисправность: на несколько секунд заблокировалась дверь. Ему показалось, он может поприветствовать мир изнутри бронированного стеклянного шара, в кармане у него лежали деньги для детей — отличный день, когда можно позволить себе передохнуть.

Делия смотрит на чек. Это что-то. Значит, вечер прошел не зря. Но она уверена, что больше ничего не получит несколько месяцев.

— Лучше, если бы ты перечислял на мой счет понемногу, но каждый месяц. Так я буду знать, на что могу рассчитывать.

— Пока рассчитывай на это — здесь куча денег…

Смотрит на нее, выдыхает со звуком…

— Не знаю, как я умудряюсь держаться… не знаю…

— Я тоже. Не знаю, как я умудрилась родить двух детей от тебя.

— Сука. Сука, сука, сука, сука…

Неизвестно сколько раз он повторил ей это.

Делия смотрит на него, улыбаясь и кивая ему в этот момент истины и неутешительной красоты.

Наконец-то они смотрят друг другу в глаза.

— …Сука сука сука…

Узнают неповторимый привкус взаимного поражения, зла, которое они друг другу причинили. Жажда, которая, быть может, так и не пройдет никогда. Мы пока еще здесь, сука.

Даже когда занимались любовью, она подстрекала его на непристойные выражения. Молчаливая, пассивная, до смерти уступчивая.

— Ты мне всю жизнь испортил…

— А ты мне.

— Ты ничего не добился в жизни.

— Я знаю, и мне, на хрен, плевать.

Гаэтано смеется — смехом, который уродует его: капля слюны попадает на зубы, слишком мелкие для мужчины.