Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Теперь, может быть, к нему вернется хоть капля вдохновения.

В африканском по названию, а фактически заполоненном китайцами квартале. Один в полуподвальной убогой квартирке. На маленьком диванчике со следами того, кто дрочил тут до тебя. Годы одиночества в резиденции для мужчин с синдромом Бордерлайна, имеющих большие проблемы с самоидентификацией.

Да, может, здесь к нему и вернется капелька этого самого офигенного вдохновения. Чтобы написать что-то вроде учебника по выживанию. Мир полон подобных ему неприкаянных людей, замкнутых на себе индивидуумов, у которых еще не до конца отбито желание мечтать о чем-нибудь неординарном.

Он вставит туда и свою историю с женой. Чтобы позлить ее, смачно опишет ее гениталии.

Ему достаточно будет одной только книги, единственной и безрезультатной, как «самиздат».

Наверняка он добьется крупного закулисного успеха. Кто-нибудь из издателей заинтересуется им. Может, подцепит кого-нибудь. Какую-нибудь девушку в кедах и юбке с неровным подолом, о которой мечтает. Та будет рыдать, читая его собачьи бредни. Как Делия поначалу.

Как же ему не хватает того взгляда! Кто его не испытал, спокойно живет себе и обходится. Но если только какая-нибудь нахалка укроет тебя крылом, даст тебе почувствовать себя героем, ты будешь потом всю оставшуюся жизнь, словно нищий, бродить в поисках тех век, которые открываются только затем, чтобы посмотреть на тебя, и смыкаются, чтобы сделать тебя своим узником.

И звезды наблюдают за тобой.

И взгляд их не грустный и далекий, а близкий и мерцающий, как у тех, что ты приклеивал в детстве к потолку.

Однажды Делия сказала ему:

«Это рай».

Она наговорила ему кучу подобного бреда.

Если уж на то пошло, он тогда еще должен был послать ее на фиг.

Согласен, был околдован, сказочное красное яблоко, — но как можно верить такой глупости!

Он нуждался в ней, а она взяла и слопала его.

Они начали жить вместе практически сразу. Он поставил книжный шкаф, основание для кровати-татами. Попросил у нее разрешения повесить боксерскую грушу на стену: у него и крючок был наготове. Она ответила ему с улыбкой, своей обычной вежливой улыбочкой:

«Если тебе непременно надо разбить кому-нибудь физиономию, пожалуйста, можешь вернуться домой хоть в крови. Но оставь свою злость за этой дверью».

Вот черт! Нашлась тоже учителка! Разве можно пойти наперекор той, которая, улыбаясь, ставит тебя на место?

— Что ты собираешься делать?

— В каком смысле?

Он хочет знать, что она собирается делать, как она собирается жить в «интимном плане»?

Делия поднимает бокал, до конца наполненный тем сладким дижестивом, и уже вправду выпивает вино. Тяжелыми глотками, как какое-нибудь лекарство.

— Почем я знаю, как надо жить. Тебе что, кажется, я имею об этом хоть малейшее представление?

— Ты всегда знала все.

— Я встаю с утра и одеваюсь, потом одеваю детей. Вот так и живу.

Гаэтано смотрит на нее, смотрит на ее ладонь.

— Ты мастурбируешь?

Что он такое говорит, дурак? Она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Знает, что сделает это позже, в одиночку.

— Ты уже достаточно выпил, попроси счет и уходим.

Но у Гаэ нет теперь желания уходить.

— А я часто мастурбирую.

Делия спряталась, уткнувшись в свои руки. Смотрит на свечу, на ее пламя, в котором утопает. Усталость и тошнота берут верх.

Гаэтано улыбается:

— А потом плачу. Кончаю и плачу.

— Да уж, грустная картина.

Гаэтано хотелось бы взять ее за руку.

— Но мне не грустно, должен тебе признаться. У меня все хорошо.

— Тем лучше для тебя.

— Я не собираюсь больше страдать. Однажды утром я проснулся и сказал себе: все, хватит.

Старики едят десерт, один на двоих, она кормит его. Вкладывает маленькую ложечку в рот мужа, потом отделяет небольшой кусочек для себя, облизывает ту ложечку.

Должно быть, это традиция, ритуал, который они с удовольствием воспроизводят. Он послушно открывает рот, принимает ложечку губами, словно совершая обряд причащения. Делия предполагает, что между этими двумя людьми до сих пор существует чувственное притяжение. У женщины высокая грудь, как у бывшей танцовщицы. Она не стесняется обнажить для него свои руки с обвислой кожей. Хрупкая и живая любовь, покорно постаревшая вслед за телом.

Скорей всего, у них юбилей, дань памяти. Делия подвигала рукой в пустоте перед собой.

Смотрит на Гаэтано, на вытертую рубашку, мокрую возле молодой, но такой несчастной шеи того, кому трудно дышать, кто задыхается, но вместе с тем хочет еще многое сделать. Смутные желания, спутанные с разочарованием, все так плохо перемешанное.

Они не сумели поделиться. Они по неопытности пожадничали. И никто не протянул им руку помощи.

Ее подруга Бенедетта посоветовала ей не сдаваться, верить в дар любви, в детей. Она встретила ее у цветочного ларька, который держит египтянин. Бенедетта начала катехуменат: подготовку к сознательному крещению вместе со своим мужем. Они встречаются с другими парами в церкви их района, общаются, организовывают сбор пожертвований для малоимущих и для миссионеров. Обмениваются колясками, поношенной одеждой и обувью. У всех много детей разного возраста, но все на одно лицо, как матрешки, вкладывающиеся одна в другую. Они не следят за своим внешним видом, поют, обратив лица к небу. Но в земной жизни не сильно отличаются от остальных. Обсуждают финансы, принимают антидепрессанты.

Делия побывала на их собраниях.

«Мне плохо, я не уверена, что люблю мужа, мы как будто потерялись в лабиринте» (этот образ лучше всего отображал ее положение: восхитительный и ужасный лабиринт английского сада).

Из толпы раздался чей-то голос, мол, добиваться «такого рода любви» — ошибка.

«Жить собственными страданиями — выражение высокомерия».

Но в их глухом смирении, казалось, мелькали искры надменности. Большая любовь, которую они проповедовали, не нисходила на их неясные и недовольные, как у нее самой, лица.

Если таков тот краешек мира, где можно притулиться, не переживать и не теряться в лабиринтах, — тогда ей попросту неинтересно жить.

Гаэ хотел стать актером. Актеры были единственными людьми, которые ему хоть немного нравились, единственными, кто пытался вонзиться зубами во что-нибудь еще, кроме банальностей. Он знал, что не обладает особенным даром, но не унывал. Начал с внешнего вида, стал одеваться определенным образом. Искал себя, увлекаясь рок-группой «Оазис», слушая их с закрытыми глазами. Напрягал мускулы, бицепс или икру до сильнейшей боли. Искал правильную «температуру». Думал, что все начинается с этого, с зависания, с «нереального» состояния души. Надеялся достигнуть всего этого за один присест.