Курочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

Словно бы некая невидимая сила подхватила Евдокию Порфирьевну и понесла со страшной скоростью к выходу. Где там были те двое, пробовали они догнать ее или нет — осталось неизвестным ей. И в молодости так не бегала Евдокия Порфирьевна, как бежала сейчас. И не бежала она, а будто бы и в самом деле несло ее — через входные двери, по ступеням крыльца и дальше, и дальше по тротуару… прочь, прочь от призрака помянутого страшного дома.

И долго потом приходила она в себя на какой-то скамеечке, загнанно ходя грудью, прикладывала горячие ладони к вискам, а в висках бухало — будто колотил по наковальне тяжким молотом молотобоец. В глазах у нее все плыло, жаркое марево колыхалось перед ними вместо знакомого городского пейзажа, а когда наконец стало оно прозрачнеть, то обнаружилось, что пейзаж перед нею совсем незнакомый — в такое место занесли ноги, где она отродясь не бывала.

Аборенков сидел за своим рабочим столом в Опорном пункте и писал отчет в райотдел о событиях сегодняшнего утра. Сидел он над этим отчетом уже несколько часов, изорвал чуть не стопу бумаги, весь изошел потом, но дальше нескольких первых фраз отчет не двинулся.

Великой мукой было для Аборенкова составлять всякие бумаги. Что-то ужасное происходило с могучим его организмом, когда клал он перед собой чистый лист и брал в руки ручку. Вдруг ощущал он свое тело непомерно большим, громадным, и голова у этого тела находилась где-то так неимоверно далеко от всей остальной его массы, что казалась некоей маленькой, крохотной шишечкой над вознесенными в заоблачную высь широченными плечами, и мысли, что складывались в ней, пока шли через все остальное тело к ручке, зажатой меж пальцев, словно бы куда-то укасивались, растворялись и, сходя на бумагу, превращались в нечто такое убогое и кривобокое, что Аборенкову, глядя на них, выраженные в словах, оставалось только изумляться, отчего это они, такие основательные и ловкие в голове, превращаются на бумаге в такую абракадабру.

Вот и сейчас ничего у него не выходило. «Сегодня утром ко мне обратилась, — выводила рука, — гражданка Ковригина Е. П., проживающая по адресу ул. Апрельская, 83, с вопросом о незаконном хранении ее соседями из дома № 85 золота в ее миксере…» Тут Аборенков останавливался и надолго задумывался. Старики, безусловно, хранили — это так, но ведь не в миксере Марсельезы, a у него выходило, что хранили в этом самом миксере. Аборенков рвал лист, бросал его в корзину и принимался за отчет заново, решая начать все с того дня, когда посетил дом стариков. «25 июня, придя в дом № 85 по ул. Апрельской, — драл тугой шарик бумагу, оставляя за собой белесо-фиолетовые буквы, — я обнаружил его хозяйку, гражданку Кошелкину М. Т., сидящей в подполе…» На этом месте Аборенков опять останавливался, потому что чувствовал, что избранная новая дорога прямиком ведет его в тупик. Что из того, что старуха сидела в подполе, а посадил ее туда собственный же старик, какое отношение имело это все к миксеру с золотой крупицей в нем?

Появление Марсельезы в его служебном кабинете было подобно прилету тяжелого артиллерийского снаряда.

Дверь распахнулась, отскочив от мощного удара до самой стены, и Марсельеза, гулко пробежав к столу, выхватила из рук у Аборенкова шариковую его ручку.

— Сочиняешь? — с яростью спросила она.

Во избежание нежелательных неожиданностей Аборенков ловко сдернул со стола лист с очередным началом отчета и сунул во внутренний ящик.

— Сочиняют, Дуся, писатели, — сказал он, — а наш брат участковый пишет отчеты об имевших место событиях.

В общем-то, несмотря на муки писания и даже на тот не до конца выветрившийся из него ужас, что пережил в кабинете начальника горуправления, когда казалось, еще миг — и конец, у Аборенкова было весьма недурное, а пожалуй, и прекрасное настроение. Что ни говори, а участвовал сегодня в «золотой» операции, и мало что участвовал, но еще и сыграл первую скрипку! Кто из знакомых участковых мог похвастать чем-либо подобным?!

— Ты отчеты пишешь, — заревела на него Марсельеза, — а я сегодня на работе не была! Куда делся-то? Как привезли меня — я до сего времени на стуле там просидела! Кто мне справку давать будет? Давай мне справку, где я сидела!

— А откуда ж я знаю, где ты сидела? — наслаждаясь нежданным-негаданным отдыхом от отчета, спросил Аборенков. — А может ты, извини меня, — подмигнул он ей, — не сидела, а лежала где-нибудь, а?

— Лежала? Я?! — вскричала Евдокия Порфирьевна, и, переломив ручку Аборенкова, она хватила ее половинки об пол. — Начальник твой, сволочь, на мне повышение получил, ты не получил — так получишь, а мне даже справку нельзя?

— Погоди, погоди, — Аборенков, не успев вскипеть из-за сломанной ручки, тут же о ней и забыл. — Кто это повышение получил, какой мой начальник?

— Какой! К кому водил меня! Кто справку мне на цельный день обещал! Идет, три звезды на погоне вместо одной — вы кто такая, гражданочка, какая-такая вам справка?!

Окаймленное розовым валиком жира лицо полковника Собакина, призывающего к ответу их с Пухляковым, предстало перед Аборенковым, и он понял, кого спутала Марсельеза с его непосредственным начальником.

— Дуся! Дуся ты моя, Дуся! — аж застонал от рвавшегося из него смеха Аборенков. — Ox, Дуся, как же с тобой нехорошо… Будет тебе справка, Дуся, что ты волнуешься! — Он реквизировал у Евдокии Порфирьевны, в обмен на свою сломанную, ее ручку, достал из стола, из нужного ящика нужный бланк и написал: «Справка. Дана настоящая…» Он живо написал справку, такие справки писались по установленному образцу, и никакой заминки в этом деле быть у него не могло. — Вот, Дуся, — дописав и пряча ее ручку к себе в карман, протянул он ей аккуратный листок. — Завтра в отделении — печать, и дело кончено.

— Мне еще и печать бегать ставить?

— А ты бы хотела и обществу пользу принести, и энергии не затратить? У меня, Дуся, печати нет. А без печати — какая же справка? Сходи в отделение, чего ты! Прямо к нему, который тебе обещал, и зайди. Погляди на него, какое он повышение получил!

Евдокия Порфирьевна, хоть и жалко ей было реквизированную ручку, хоть и досадно, что придется еще тащиться, ставить эту печать, начала отмякать душой, гнев ее стал остывать, и, задавленный было хлопотами о справке, интерес к заваренной ею нынче утром каше снова всплыл в ней наверх.

— Так а что там… У Трофимычей-то? Дознались до чего? — спросила она.

— О, Дуся моя, Дуся! — поиграл голосом Аборенков. — До чего дознались, то секрет. Простым гражданам знать не положено.

Евдокия Порфирьевна проглотила его издевку. Когда ей было нужно, она могла проглотить и не такое.

— Так нашли у них золото? — попробовала она проявить законное любопытство уже и прямо в лоб. — Что они с ним в миксере-то делали?

— Секрет, Дуся. Сказал же я тебе. Не могу разглашать тайны. Не имею права!

Веселился Аборенков, забавлялся с Марсельезой, будто кошка с мышкой.

— А я тебя прошу — выдавай тайну? — упорствовала однако же Евдокия Порфирьевна. — Мне от тебя никаких подробностей не требуется. Ты только: «да» или «нет».