Черная сирень - Елизарова Полина

В считаные секунды она забыла обо всем на свете.

Ни обшарпанные обои, ни старая, впитавшая в себя запахи десятков чужих людей мебель, ни монотонное жужжание работавшего в соседней комнате пылесоса, не сдерживали ее страсть.

Постельное белье было чистым.

«Надо же, подготовился!» – успела с нежностью подумать Галина, прежде чем ее накрыло следующей, стиравшей последние капли рассудка волной.

И после, лежа на руке своего принца, покачиваясь в светло-зеленом омуте света, проникавшего сквозь сомкнутые веки, она вяло пыталась вспомнить о том, сколько же законов жанра успела нарушить в этой связи.

Да практически все…

Ресторана не было.

Не было даже кино.

Ну какой им еще ресторан?!

Водить ее в те, в которые она ходила с Родей, ему, смуглокожему мальчику, было не по карману.

А приглашать в недорогую кафешку он стеснялся…

Ну а кино… Для взрослых людей это просто какая-то глупость!

К тому же неизвестно, совпадают ли у них вкусы.

Вот если снимут биографию Че Гевары в жанре красивой чувственной мелодрамы, на нее она Мигеля пригласит.

А цветы – не приучен он их, видимо, дарить.

Он родился и вырос в цветах, и сам он будто живой цветок.

– Солнышко мое!

– Что, дорогая?

Галина заставила себя встать с расшатанного дивана и, стараясь не поворачиваться к Мигелю попой, с уже заметным целлюлитом и со следами послеродовых растяжек, принялась торопливо одеваться.

В ее голове созревал план.

Совсем скоро она познакомит своего друга с дочерью, потом с мамой и бабушкой…

Еще несколько месяцев придется потерпеть эту убогую, пропахшую скверным табаком и чужими случками комнатушку.

На языке застрял сложный вопрос.

– Я все хотела спросить… А у тебя… кроме меня, еще кто-нибудь есть?

Она тут же почувствовала себя нелепой и некрасивой учительницей, окруженной толпой гогочущих старшеклассников, но взяла себя в руки и, вперившись в расслабленную, блуждающую улыбку остававшегося лежать Мигеля, не отступала:

– Что ты молчишь?

– Ты.

– Ну а до меня? Здесь же кто-то бывал?

– Галя, – он сел и начал неторопливо натягивать штаны, – зачем сейчас об этом? Я же не спрашиваю, с кем ты еще живешь…

– Что?!

Меньше чем за минуту Галина оделась, покидала в сумку расческу и старенькую пудреницу, у которой так не вовремя отвалилась крышка и, красная от гнева, самостоятельно справившись с разболтанным замком входной двери, выскочила вон из квартиры.

* * *

«Я неправа. Со всех сторон неправа. Конечно, он сразу навел обо мне справки в клубе и выяснил, что я замужем. И о том, что Родя уже месяц не живет со мной в одной квартире, о том, что этот обмылок ушел к другой бабе, Мигель знать не может».

Галину раздирало на части.

Работать она не могла.

На дочь с утра накричала.

Матери по телефону нахамила.

А бабкин звонок сбросила – бабку, в отличие от остальных, так просто не проведешь, она сразу бы почувствовала, что в жизни внучки, помимо ухода Родиона, произошло что-то еще.

Если начистоту, все это время ей хотелось только одного, предательского: снова оказаться в объятиях Мигеля.

С утра Галина раз десять брала в руки мобильный и долго водила пальцем по нужному номеру, так и не решаясь нажать кнопку вызова.

Ну что, что она ему скажет?!

Извинится за свой демарш?

Но ей не за что извиняться, ведь это он ее оби-дел…

Новая система отношений с окружающим миром диктовала новые правила, в которых не место заезженным стереотипам.

Галина прошла на кухню клуба и, проигнорировав зад чернявой уборщицы, намывавшей пол, решительно подошла к бару.

Плеснула в пластиковый стаканчик коньяка, выпила залпом.

Приятное тепло разлилось по телу, истерика потихоньку отступала.

Она снова наполнила стаканчик.

Не прошла – прошелестела по ковровым дорожкам в свой кабинетик, закрылась и… набрала номер.

Все, что за последние минуты было наспех подготовлено в ее пылающей голове, все это, скомканное, выстраданное, грубо схватили и, даже не рассмотрев, выкинули вон.

Он даже не дал ей возможности толком поздороваться.

– Галя, я сейчас занят немного… Наберу тебе позже.

Конец связи.

Потекли слезы, сопли (чертов кондиционер!), голодные слюни.

Тварь! Гадкая, сладкая, голая тварь!

Изведя целую пачку бумажных платков, Галина с ужасом поймала себя на мысли о том, что Родион, с которым она просидела в одной клетке долгих шестнадцать лет, отец ее дочери, в недавнем прошлом – партнер и лучший друг, никогда не вызывал у нее и половины тех эмоций, какие пробудил этот залетный полуграмотный танцор.

Давали «Кармен».

Совсем необычную.

История, будто бы без начала и конца, была рассказана при помощи двух десятков молодых крепких тел артистов виртуозно поставленным, соединенным в единое смысловое полотно танцем. Практически без единого слова.

Первые двадцать минут далекая от современного искусства Варвара Сергеевна напряженно всматривалась в происходящее на сцене и ничего не понимала.

Боясь лишний раз шевельнуться, чтобы не упустить разгадку странного действа, время от времени она косилась в сторону Валерия Павловича и чувствовала – он находится в таком же зачарованно-недоуменном состоянии.

Дерзкие, пластичные артистки напомнили ей юных прачек из сна.

Ближе к середине спектакля Самоварова вдруг поняла: привычную сюжетную линию искать здесь нет смысла…

Она не появится.

На все оставшееся время Самоварова забыла про натирающие туфли, про кошек, про Аньку (которая к этому часу уже давно должна была оказаться в области, у Лариски), про курево в маленькой лакированной сумочке и даже про своего друга.

Кармен была везде.

Неукротимой энергией, набирающей силу в каждой следующей минуте, она, формально материализованная в большой белый шар, дико, необратимо скакала от актрисы к актрисе, в движении обесценивая самое главное в мужчине – его волю.

Ее убили раз десять.

Разными способами и в разных позах.

Но не тут-то было!

Кармен, мужчины, убить нельзя.

Жалкая, сломленная, гордая, до жути циничная, до слез нежная Кармен восставала снова и снова, и всякий раз, находя свой белый мяч, безошибочно бросала его в обреченного.