Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

— Пьер, вы обещали показать фото вашей супруги.

Тащилин достал карточку.

— Хм, странные глаза. Марианна, так кажется? Она действительно пользуется диоптриями или очки аксессуар? Знаете, я бы посоветовала другую оправу. Ах, какой странный взгляд… Это ваша дочь? Прелесть.

— Пятнадцать лет, между прочим. Карениной, вы знаете, не особенно впечатлена. Есть еще сын, старший.

— Филармонический оркестр, говорите…

Ехали в усадьбу Мари, сидевшую на берегу Атлантики. Природа, особенно от Амьена, была живописной и разнообразной, периодически мельхиором посверкивала река Сомма, выверенная дорога юлила меж холмов, обросших кучерявыми рощами, нелогично переходила в тягучие, населенные беспорядочным множеством вереска, дрока равнины с аккуратными стадами коренастых коров. Первое побережье, вдоль него ехали достаточно, периодически увиливая, оказалось невзрачным, широким, с многочисленными проплешинами мелководья, галдящими стаями птиц, меловые скалы, причудливо украшенные седым мхом, угрюмо и отвесно тянущиеся, источали равнодушие. Да и море ни то, ни се — бесцветное, с безвольной рябью, сулящей озноб. Впрочем непритязательность отлично возмещали аккуратные под дреды виноградники Лануа (здешний совиньон считается тонким), куда путь забрался будто ненароком. Пиршествовала готика — во всяком поселении торчал собор, островерхие дома, обросшие плющом, большие трубы, балконы с ажурными решётками, тащило стариной.

Душевно посидели в местечке Виль-Этьен, Мари завезла намеренно, ресторатор, лауреат звезды Мишлена — его заведение входило в Красный гид, надо понимать, имело известность и за пределами Пикардии, посетители не переводились — отпетый шарманище, личность во всех отношениях замечательная и, естественно, огромный приятель Мари. Право, еда состоялась отменной, местные трюфели в исполнении Гастона Дервиля, толстяка с обманчиво сердитым лицом, и его манеры — он так аппетитно размахивал руками и закатывал глаза («О-о! Рюско тобарищ — колинька, молинька…» — Гастон ударился в пляс) — именно снискали лавры. Жиро деликатно следил, как отнесется русский друг к кассису и двум сортам вин — Тащилин не разочаровал уж тем, что красное употребил на белое.

Не грех отметить, по ласточке Мари оказалась права: с вечером дождь спутался тесно, но в небольшой и старинный, казавшийся мрачным замок угадали до него. Вокруг расположился престарелый лес, он добавлял приятное ворчание. Собственно, и запущенность, лежавшая на всем, доводилась к месту. В трапезной зале убранство было трогательно смешанным: резные, испещренные морщинами поставцы (на одном забавно сочетались последних марок светильники со старинными вазами, кувшинами и статуэтками из янтаря и нефрита, на другом в модной подставке гнездились высокие фужеры и прочая утилитарная посуда) и современные стулья вокруг обширного стола, громадный, закопченный камин в лопнувших изразцах и рядом автономные калориферы, поблекшие гобелены и нелепый портрет принцессы Дианы; потрескавшиеся витражи, где часть цветных стекол была заменена обыкновенными. На обеде присутствовал местный кюре, господин де Мозенод и его дочь, Люси — ухоженная и живая, густая кайма ресниц симпатично охватывала безукоризненно синие зрачки, впрочем, широкая юбка со сборками сидела несколько забавно, не доставало чепца — подружка детства Мари. Люси пристально глядя, русские здесь, на севере, пожалуй, были в диковинку, интересовалась:

— Что вы любите?

За неделю Тащилин привык к свободной манере разговора и не рылся в ответах.

— Принимать ванну, в эти минуты, помню, мне пришла парочка пристойных мыслей.

Люси улыбнулась и тень, казалось, въевшаяся в складку лба, убежала.

— Все русские чистоплотны?

— Во всяком случае, десяток мыслей вы у нас найдете. Собственно, отчего делаются революции? Вам ли не знать.

Тотчас разговор побежал по российским переменам. «Что такое Ельцин? Европа до сих пор влюблена в Горбачева». Это кюре. Петр воодушевлено излагал суть дела, но осознал, что это не берет, и стал ерничать:

— У нас шутят: сейчас полный порядок, даже преступность организованная.

Корили:

— Сколь мрачные шутки.

— Но Гюго сказал: с иронии начинается свобода.

Антуан привередничал, клял капитализм, Тащилин оперировал набившими европейцам оскомину доводами. Даже Мари припечатала:

— Сущность нашего времени — целью делаются нули…

Верно, обворожил кролик в сидре под ананасами и пирожное с кремом Шантийи — местные готовили рецепты со слов Жиро особенным манером. Запивали не из упомянутых фужеров, а из роскошных серебряных кубков, опутанных ажурными оправами, иссеченных неясными гравировками и чернениями, с крышками и ножками еще более вычурными — впрочем, Люси потребовала простой бокал из буфета, она пригубливала исключительно перье. Между тем батюшка ее налегал на отборные напитки спокойно.

После обеда хозяйка уселась за рояль, взялась за пьесу «Падшие милостью», обещанной сюиты «Дело призраков»: «Я не особенно владею инструментом, эта часть мне наиболее доступна». Жиро настаивал на пятой пьесе, «Каналья на облаке», поскольку здесь наиболее явлена интермедия. Музыкальная комната представляла собой просторную залу из тесаного гранита (лишь метра на два от пола облицовывало стены дерево черное от жизни; портретов, картин, икон Петр не обнаружил во всем замке, только простые кресты) с огромным топящимся камином — в высокий крутой и тяжелый свод уходил плотный сумрак. Горели свечи в массивных колченогих канделябрах, это было конечно специально, но сполна резонно: искусно и особенно насыщало воздух. Пол из тщательно и художественно подобранных, но ущербленных временем плит, давал ногам интересный щелк. Собственно, однозвучное падение дождя и мокрая мгла необычайно подходили рассыпчатым звукам. Наторелый Тащилин с некоторой даже привередливостью неумолимо погрузился в причудливые образы нот.

Особенно дельна была партия левой руки, неожиданная, даже чуть неуместная. Особенно влекли тревожные, бледные форшлаги. Исполнительница нередко применяла контроктаву, звуки которой Тащилину обычно казались невежливыми, но умудрялась делать низкие тона далекими, зовущими. Петр уже ждал их. Дождался — когда женщина пошла шуровать в нижних октавах обеими руками, ей богу, прочный, казалось, клубящийся сумрак за витражами нервно замерцал. Впрочем, последние аккорды показались смазанными. Однако общее впечатление не убрали: капелька пота на виске Мари была недоступно хороша… Примечательно, на рояле стояла совсем истраченная статуэтка, не доходившая метра ростом и изображавшая, надо полагать, некоего святого.

Люси разве не озадаченно первой разбавила неподдельную благодать:

— Сегодня ты была особенной.

— Я предупреждал — возьмись за Каналью, — беззаботно дополнил Антуан.

Кюре промокал платком нос. Мари лихо крутанулась к зрителям и сразу влипла взглядом в Петра. Тот промолчал, глядя на женщину всесторонне небезразлично.

— Господин кюре, вы не находите крещендо несколько навязчивым? — спросил Антуан.