В клетке. Вирус. Напролом - Джон Скальци

– Опаздываете на третий день работы, – сказала Ванн, когда я вошел в офис.

Она сидела за своим столом и махнула рукой на соседний, вероятно показывая мне мое место.

– Сегодня все опаздывают, – заметил я. – А я чем отличаюсь от всех?

– Кстати, а как вы вообще умудрились добраться из Потомак-Фоллс? – спросила она. – Только не говорите, что позаимствовали у папы вертолет. Это было бы феерично.

– Вообще-то, у папы действительно есть вертолет, – сказал я. – Вернее, у его компании. Но ему запрещено приземляться в нашем районе. Так что – нет. Меня высадили возле станции метро в Стерлинге, там я сел на поезд и доехал.

– И как оно было?

– Неприятно. Толпы, давка, много злобных взглядов. Как будто это я виноват в пробках. Меня так и подмывало сказать: люди, если бы это была моя вина, я бы не ехал сейчас с вами в этом чертовом поезде, а я еду.

– Да, похоже, неделька будет длинной, – заметила Ванн.

– Если протест не выбешивает людей, он неэффективен.

– Я не говорила, что он неэффективен. Я даже не говорила, что целиком его не одобряю. Я сказала только то, что сказала: неделя будет длинной. Ладно, проехали. У криминалистов для нас новости.

– Что за новости? – спросил я.

– О нашем мертвеце. Теперь мы знаем, кто он. И заодно кое-что еще.

– Прежде всего, – объявил Рамон Диас, – позвольте представить: Джон Сани, отныне больше не таинственный неизвестный.

Мы снова находились в визуализационной аппаратной и смотрели на очень сильно увеличенное подобие Сани, лежащее на столе в морге. Медэксперты предпочитали показывать оперативникам свою работу именно в таком виде – и гигиеничнее, и беспокойства меньше. Модель, выведенную сейчас Диасом на экран, можно было поворачивать и так и эдак, чтобы рассмотреть любую часть тела, которую эксперты сканировали или вскрыли. И никаких новых порезов – только давешняя рана на шее.

– Значит, навахо все-таки ответили, – заключила Ванн.

– Точно, – кивнул Диас. – Похоже, отправили данные примерно около полуночи по своему времени.

– Кто он? – спросил я.

– Насколько можно понять из переданной информации, практически никто, – ответил Диас. – В девятнадцать лет был осужден за пьяный дебош. Срока не получил – только общественные работы. Еще прислали свидетельство о рождении, страховку, выписки из медкарты, ведомости об успеваемости из средней школы до десятого класса.

– И как с оценками? – спросила Ванн.

– Тот факт, что он доучился только до десятого класса, говорит сам за себя.

– Ни водительских прав, ни других удостоверений личности? – спросил я.

– Нет, – сказал Диас.

– Что еще? – спросила Ванн.

– Ему был тридцать один год, здоровье так себе – изменение печени, больное сердце, начальные признаки диабета, что не слишком удивительно для человека с индейскими генами. Не хватает нескольких коренных зубов. Да, и рана на шее признана самонанесенной. Он порезал себя сам тем осколком бутылки, который вы нашли.

– Это все? – спросил я.

– Нет, – улыбнулся Диас, – не все. Есть еще кое-что, как мне кажется, для вас особенно интересное.

– Диас, хватит нагнетать, – посоветовала Ванн. – Показывай.

– Медики сделали рентгенограмму его черепа перед тем, как извлечь мозг, – сообщил Диас и вывел трехмерный скан на голову Сани. – Скажите, что вы видите.

– Святые угодники, – потрясенно выговорил я.

– Ну надо же, – после секундной паузы сказала Ванн.

На рентгенограмме виднелась сеть тянувшихся через весь мозг тонких завитков и спиралек, которые сходились в пяти узлах, радиально распределяясь по всей внутренней поверхности черепа; причем сами узлы соединялись между собой сложной сеткой связей.

Иными словами, это была искусственная нейронная сеть, предназначенная для сбора и передачи информации от мозга, показанная в мельчайших деталях. Подобные схемы имели только две категории людей. Я принадлежал к одной из них, Ванн – ко второй.

– Этот чувак – интегратор, – заключил я.

– Что известно о его мозговой структуре? – спросила Ванн у Диаса.

– Из отчета экспертов следует, что она соответствует тому, что мы наблюдаем у больных синдромом Хаден. Это подтверждается записями в его медицинской карте, где сказано, что в детстве он перенес менингит, который мог быть следствием вируса. Структура его мозга вполне может означать, что он интегратор.

– Шейн, – не отрывая взгляда от рентгенограммы, произнесла Ванн.

– Да?

– Что тут не так?

Я подумал с минуту, после чего наконец выдал:

– Этот парень не смог окончить среднюю школу.

– И что с того? – спросила Ванн.

– А то, что на интеграторов учат уже после университета. Им можно стать, только получив подходящую степень бакалавра, например по психологии. Вот вы какой курс окончили?

– Биологии. В Американском университете[9].

– Именно, – сказал я. – Вдобавок, чтобы тебя допустили в программу, нужно пройти кучу психологических и всяких других тестов. Это одна из причин, почему интеграторов так мало.

– Да, – поддакнула Ванн.

– А еще это дорого. Сам курс обучения.

– Не для того, кто учится. Все расходы покрывают НИЗ[10].

– Наверное, там очень разозлились на вас, когда вы ушли, – предположил я.

– Свои деньги от меня они получили с лихвой. Давайте вернемся к нашей теме.

– Хорошо. Значит, мы имеем вопрос: как парень, не окончивший среднюю школу, никак не засветившийся нигде за пределами Нации навахо и, стало быть, не прошедший курс подготовки интеграторов, смог обзавестись всеми этими проводами в голове? – я показал на рентгенограмму.

– Хороший вопрос, – похвалила Ванн. – Но не единственный. Что еще не так в нашей картине мира?

– А что в ней так?

– Я имела в виду конкретные детали.

– Зачем интегратору интегрироваться с другим интегратором?

– А точнее? – сказала Ванн.

– Я не знаю, как сформулировать еще точнее.

– Зачем интегратору интегрироваться с другим интегратором и приносить для этого гарнитуру?

Пару секунд я бессмысленно пялился на нее. Затем до меня дошло.