Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман

— И это будет значить, что я правильно себя веду? — спросил я.

— Нет, не это, — ответила озаренная божественными огнями музыкального автомата Клайд. — А вот что.

И она поцеловала меня, да так, как меня никогда в жизни не целовали. Ее язычок проник между моими губами, как маленькая шелковая бабочка. Я вдруг словно очнулся от сна длиною в жизнь и оказался где-то в Ирландии благоухающим утром. Она закрыла глаза, я тоже закрыл глаза, и шелковая бабочка принялась порхать у меня в голове, воскрешая касаньями розовых крылышек все то, что я давно позабыл.

— Праздник удался, — пробормотал я, когда мы вывалились, наконец, за порог «Единорога».

— Это еще не праздник, — ответила она и засмеялась. Ее смех переливался в моей наполненной «Гиннесом» голове, как хрустальный колокольчик. — Это так, закуска. Я уже решила: скоро у нас состоится совершенно роскошный праздник. Платить, разумеется, будет Трамп. Тысячи гостей. Все бомжи Старого манежа. Ты знаешь, что такое Старый манеж? Это ночлежка, огромная. Именно там Фокс познакомился с Тедди. Тедди, разумеется, получит особое приглашение.

— Если только мы его найдем, — сказал я не без сомнения.

— Найдем! Мы что хочешь можем сделать!

Я с восхищением смотрел на эту девушку — такую уверенную в себе, такую ребячливую, такую притягательную для меня в этой ауре отчаянной храбрости. Да, мы можем все, думал я, почему бы нет? Мои творческие способности, мой коэффициент счастья, мои надежды на будущее — все зашкаливало за максимальную отметку. Единственное, что меня беспокоило, — это сознание того, что как бывший анонимный алкоголик, которого «Гиннес» лишил последнего разума, я едва ли когда-нибудь смогу вернуться в лоно трезвости. Но это не мешало счастью.

— О господи, — вздохнул я. — Если бы мой опекун мог меня сейчас видеть…

Я имел в виду своего опекуна из общества Анонимных алкоголиков, но Клайд, видимо, поняла мои слова иначе.

Она улыбнулась своей задумчивой, грустной, ошеломительной улыбкой и посмотрела мне прямо в глаза.

— Солнышко, ты не волнуйся. Не он, а она. Она все видит…

Человеку, который только что решил стать вегетарианцем, да еще живущему в полуподвальной квартире, не очень просто взять и выложить десять тысяч долларов на то, чтобы выкупить под залог своего знакомого. Да еще такого, с которым познакомился меньше месяца назад. Правда, Фокс утверждал, что мы знали друг друга тысячи лет. Но ему-то не надо было выкладывать десять тысяч. Впрочем, обо всем по порядку.

Примерно в это время я решил стать вегетарианцем — несомненно, под влиянием Клайд, это я признаю. Мы все находимся под влиянием окружающих, и особенно — близких, и я не исключение. На меня повлияли ее слова о том, что нельзя есть никого, у кого есть лицо и была мама, и, в особенности, другая ее фраза: «Нельзя есть боль животных». Но, если честно, то главная причина, которая подвигла меня на вегетарианство, была другая. Больше всего мне нравилось то, что вегетарианец может взирать сверху вниз со своих моральных высот на всех остальных — то есть на невегетарианцев.

Я стал чувствовать себя выше всех — в том числе выше Клайд и Фокса. К вегетарианству это имело мало отношения, зато было очень похоже на чувство, которое испытывают подростки, получая автомобильные права. Мне теперь трудно поверить, что я разозлился, узнав, что Фокс — тоже вегетарианец. В этой злости была доля ревности, но, по большому счету, она объяснялась присущей всем людям сознательной или бессознательной тягой к моральному превосходству. Кстати, мало кто помнит, что Гитлер тоже был вегетарианцем.

Наутро после нашего гиннесовского марафона мне позвонил адвокат Фокса. Не буду утомлять вас деталями, просто дам обзор — а лучше сказать недообзор — всех тех скучных дел, которые мне пришлось проделать. Во-первых, я взял такси и отправился на Сотую улицу, где, поблуждав какое-то время в лабиринте коридоров, обнаружил Вуди Аллена, болтавшегося у входа в маленький судебный зал. Адвокат сказал, что поскольку Фокс — житель города Нью-Йорка и преступление совершил не тяжкое, то есть шанс вытащить его без всякого залога. Я ответил, что это прекрасная новость. Жаль, что оба мы оказались неправы.

Вуди Аллен сказал также, что в крайнем случае придется внести небольшой залог, и тогда я вполне законно «поимею» Фокса, как он выразился. И если Фокс никуда не скроется и вовремя появится на судебном заседании, то деньги мне вернут. Он еще долго болтал о том, что может, а что не может случиться с Фоксом Гаррисом и со мною, а также с другими подсудимыми и их добрыми ангелами, вроде меня. Это было ужасно скучно, но я всеми силами старался показать, что внимательно его слушаю. Наконец нас позвали в зал, и слушания начались.

Слушания слушались неспешно, одно дело за другим, пока наконец не наступила очередь Фокса. Тогда Вуди Аллен встал и сказал свое слово. Потом судья объявила, что «не видит в настоящее время причин психиатрического характера, которые могли бы воспрепятствовать внесению залога». Фокс, который до того уже успел объявить, что не признает свою вину, выпускался под залог в сто тысяч долларов. Я быстро подсчитал в уме, что с меня причитается ровно десять тысяч. Хорошо все-таки, — подумал я, — что у меня нет детей, за которых надо вносить плату в колледж. Фокс показал мне поднятые вверх большие пальцы — что сделать было не так уж легко, принимая во внимание наручники. Я, как мог, улыбнулся ему в ответ. Я прекрасно понимал, что отдаю последние деньги, и если Фокс Гаррис решит не показываться больше в суде, то все, что у меня останется, — это сам Фокс.

Судья ударила своим молоточком — по-моему, уже в пятидесятый раз за это утро — и Фокса увели. Я подождал, пока адвокат подошьет к делу еще одно ходатайство или соберет свои бумаги — или что там еще должен делать адвокат, если он назначен судом и к тому же похож на Вуди Аллена. По правде говоря, мне было немного жаль бедолагу. Но еще больше мне было жаль самого себя. И уж точно — свидетельствую — мне не было жаль Фокса Гарриса.

Вуди Аллен вышел наконец из зала суда и отправился вместе со мной по коридору в маленький офис, где мне предстояло расстаться со своим червонцем. Я успел все обдумать, и теперь мне не надо было никакого Вуди, чтобы объяснить, насколько опасное это дело — выплачивать залог за другого. Может быть, я и «поимел» Фокса Гарриса, но, в определенном смысле, Фокс тоже поимел меня. Любая сумасшедшая выходка с его стороны — и я остаюсь без десяти тысяч. Я хорошо знал его импульсивность и непредсказуемость, и это знание меня совсем не грело. Конечно, эти качества делали из него яркого и колоритного литературного героя, но залог лучше выплачивать за человека без подобных качеств.

Мне пришлось отстоять длинную очередь. Я стоял и спрашивал себя: а зачем я это делаю? В качестве гуманного жеста? Просто ради Клайд? Наверное, все-таки ради Клайд — правда, с оговоркой, что в последнее время я все время совершаю поступки, о которых раньше и думать бы не стал, и до конца не понимаю, зачем это нужно. Одним из таких поступков было писание книги — и, пока я стоял в очереди, меня точило сознание того, что сейчас можно было сидеть и писать — вместо того, чтобы стоять здесь и дожидаться, когда меня остригут на десять тысяч. Но, с другой стороны, ведь никто меня не заставлял это делать. И если бы я не связался с Фоксом и Клайд, то вообще бы ничего не написал. Следовательно, присутствие в этой очереди имеет какой-то смысл, решил я. Как сказал мне позднее Фокс: «Все на свете можно сделать белым. Просто добавь побольше „Тайда“».