Вам поручено умереть - Алексей Макеев

Миненков принес дела на троих убийц и положил перед Гуровым. Самый верхний лист в этих папках был наскоро составленной характеристикой местной администрации. Фактически – это документ внутреннего использования, инструкция и напоминание для контролеров охраны. Здесь есть описание прежних судимостей, ракетодромов поведения, склонностей, степени агрессивности, адекватности, взаимоотношение с другими подследственными в камерах и тому подобное.

– Ну, чего стоишь? – Гуров отложил в сторону последнее дело и посмотрел на оперативника, продолжавшего стоять перед ним чуть ли не навытяжку. – Виноватого разыгрываешь? Кто, по-твоему, был старшим в этой троице, кто получил приказ конкретно?

– Вы тоже подумали, что они получили приказ с воли? – как-то даже обрадовался Миненков.

– С воли или из другой камеры. Это не важно. Сейчас давай ответим на вопрос, кто в этой троице был старшим, а кто беспрекословно ему подчинился.

– Я считаю, что Яворский, – с готовностью ответил оперативник. – У него две судимости. Одна за драку по статьям «хулиганство» и «нанесение тяжких телесных повреждений», а вторая за разбой и тоже с «тяжкими». А Рутнев и Судаков, они как-то помельче, имеют по одной судимости, и статьи у них попроще.

– Давай сюда первым Судакова, – приказал Гуров и откинулся на спинку стула, сложив на груди руки.

Лев не ошибся, представляя себе этого двадцативосьмилетнего парня. На фото в деле он видел лишь овальное лицо с широко посаженными глазами и оттопыренными ушами. Полные красные губы портили лицо Судакова, лишая его какой-то мужественности. И выражение глаз на снимке явно не соответствовало его характеру.

Сейчас в комнату для допросов вошел совсем другой человек. Оттопыренные уши, правда, были на месте, и широко посаженные глаза тоже. Но вот смотрели эти глаза уже по-другому. Сейчас в них было очень мало добра. Не то чтобы они источали злобу, просто были пустыми, какими-то отрешенными. Была в них готовность к плохому. И губы не выглядели такими уж пухлыми и красными. Сейчас они вытянулись почти в ниточку и посветлели. От напряжения, надо полагать.

– Садись, Судаков, – разглядывая парня, велел Гуров.

Судаков послушно сел и стал смотреть в стол перед человеком, к которому его привели. Ни интереса, ни готовности отвечать или запираться. Трудно придется с ним. С обоими придется трудно. А еще труднее будет с Яворским. Тот матерый. Это Судакова с Рутневым можно как угодно называть, мелочь они. А Яворский – блатной. Только как он докатился до такого задания? В карты проиграл, авторитетному «сидельцу» на ногу наступил в умывальне? Шутки шутками, но задание он получил скверное. И этих привлек, но они могут о личности приказавшего ничего не знать. Могут, но проверить все равно придется.

– Зачем вы убили Шмаркова? – спросил Гуров таким тоном, словно они уже не один час беседовали тут вдвоем и оба прекрасно знали, о чем идет речь.

– Меня уже допрашивали, – постным голосом ответил парень. – Я там в бумаге все сказал.

– Там ты фигню какую-то сказал, – беззлобно хмыкнул Лев. – Вы пошутить хотели, а он отчего-то умер. Это насмешка над следствием, причем умышленная. За это оперативники тебя гноить будут, а следователь подготовит для суда такую сопроводительную, что получишь ты по полной. И за все.

– А мне по барабану, – скривился Судаков, а в глазах его мелькнуло еще больше обреченности.

Ясно, подумал Гуров, уперся и будет упираться вплоть до колонии, куда войдет героем. Туповат, заигрался в эти игры. Пока его петух в одно место не клюнет, он своей позиции не изменит.

Лев еще минут двадцать искал подходы к этому парню, но все свелось лишь к тому, что подтвердились первые предположения. Судакова увели, и в кабинет вошел второй подельник – Игорь Рутнев, по кличке Боксер. Крепкий парень, с короткой шеей, лобастой головой, сломанным боксерским носом, маленькими прижатыми ушными раковинами и маленькими серыми глазами. Невольно создавалось впечатление, что, кроме крупной головы и мышц, все остальное у него было мелкое. И душонка тоже. Но работа есть работа.

– Слушай, Рутнев, – сказал Гуров, дождавшись, пока Миненков усадит очередного допрашиваемого, – а ты в самом деле боксер или это у тебя по другой причине кличка появилась?

– А че, в натуре занимался, – уверенно посмотрел в глаза сыщику Рутнев. – Хоть щас могу наломать кому угодно. Я на уровне кмс выступал, только получить не успел.

– Ну, кандидат – это не мастер, – усмехнулся Гуров. – Это только попытка доказать свое мастерство. В спорте, в жизни, даже у вас, в вашей уголовной среде. Как ты был кандидатом в мастера спорта, так им и помрешь. И ты кмс, и Судаков кмс. В вашей троице один Яворский мастер. Он убивал Шмона?

– Ничего не знаю, начальник, – ухмыльнулся Рутнев. – Мы пошутить хотели, а он к тому времени уже сам ласты склеил. Причины не знаю, может, больной какой был. К нам нет претензий, пусть ваши медики разбираются.

– Разберутся, – заверил Гуров. – Чего там долго разбираться, гвоздь в ухе, он быстро найдется.

– Ничего не знаю, – снова ответил Рутнев. – Может, он сам упал, и гвоздь ему в ухо попал. А может, его кто ненавидел, и раньше нас какие-то ухари успели. А мы только пошутить, напугать хотели… Чисто поржать. Скучно там.

– Можешь эту сказку повторять сколько угодно, – пожал плечами Лев. – Свидетельских показаний достаточно, чтобы посадить тебя за убийство. Групповое, по предварительному сговору… умышленное, Рутнев, умышленное.

– Доказывайте, – дернулся парень.

– Тут и доказывать нечего. Вы прилюдно его убили, что уже служит доказательством умышленности. Получили приказ и убили. И ты понимаешь, что я не следователь, я опер. Это следователю нужно всякие там процессуальные штучки соблюсти, а мне информация нужна. Кто приказал? За что приговорили Шмаркова?

– Выясняй, а я тут ни при чем.

– Дурак ты, Рутнев. Хочешь оказаться последним, кто сознается? Можешь вполне оказаться третьим, а это плохое место в очереди на поблажку от судьи. Помнишь, как на фронте говорили, что третий не прикуривает? Так и здесь. Третий обычно опаздывает. Снисхождение получают первые. А последние и в колонии, и вообще в жизни оказываются действительно последними. Крайними. Ты вот мне хамишь, а я ведь могу твоим дружкам доказать, что ты их сдал. Обижусь и сделаю тебе такую подлянку. И будешь ты в дерьме по самые уши.

Гуров умышленно говорил все это, наблюдая за Рутневым. Ему важно было понять границу сдержанности, границу возбудимости, где этот Боксер начнет терять самообладание. Удастся выяснить, потом с ним будет легче работать. Но выяснение на этом и закончилось. В маленьких глазках Рутнева вдруг полыхнуло необузданное безумие. Он вскочил со стула так, будто его снесло оттуда ураганом. Один миг, и парень оказался перед столом, за которым сидел Гуров, а его кулак почти без размаха понесся в лицо сыщику.

Миненков не успел среагировать вовремя и бросился на помощь спустя пару секунд. Если бы не опыт Гурова, если бы тот не ждал чего-то подобного, то быть бы Льву Ивановичу в этот день с разбитым лицом, а то и со сломанным носом. Кулак Рутнева не достиг цели. Он просвистел в воздухе в нескольких сантиметрах от лица жертвы. Гуров успел отклониться влево, перехватить руку нападавшего за запястье и дернуть на себя. Рутнев по инерции пролетел в воздухе несколько лишних десятков сантиметров и весьма чувствительно грохнулся грудью о стол.