От любви с ума не сходят - Ольга Арнольд

Впрочем, тот день для меня так просто не кончился. После зоопарка мы с Эриком зашли в недорогой ресторанчик типа «Макдональдса», потом Эрик куда-то заторопился, что было в данных обстоятельствах совсем не странно - а я тоже спешила, мне надо было выгуливать Грея. Открыв дверь своим ключом, я увидела на вешалке Витину куртку - у него, оказывается, был запасной ключ от моей квартиры! Я рассвирепела, но выгнать его так и не смогла: он смиренно просил у меня разрешения остаться, потому что номера в гостинице он не заказывал, а вести он себя будет исключительно смирно, он согласен спать даже на коврике в ванной… Кончилось все тем, что я постелила ему в комнате бабки Вари - и он, конечно же, пришел ко мне ночью. Собственно говоря, к этому все и шло. У меня было двойственное чувство: тело пело, а душа молчала. Наутро, проснувшись, я почувствовала на себе чью-то тяжелую руку; рука была чужая, и рядом со мной лежал совершенно чужой мужчина. Мне захотелось, чтобы он поскорее ушел.

На следующий же день я вызвала слесаря из ЖЭК, который сменил мне замки.

Но Витя так от меня и не отстал. Когда он появился в следующий раз, уже посреди недели, я объявила ему, что больше в мою постель он не попадет, пусть не рассчитывает. Но выгнать просто так его из квартиры, которую он же для меня отвоевал, я не могла - совесть не позволяла, тем более что он жаловался мне на то, что дела пошли хуже и он не может себе позволить швырять деньги на гостиницу. Конечно, это был чистый блеф, но все же… Очевидно, он сделал для себя выводы, что я пренебрегаю им, потому что у меня в Москве развелось слишком много ухажеров, и решил всех их извести под корень. Правда, хоть какой-то толк от него был: он дал мне пятьсот баксов на «пинкертонов», чтобы не отстать от Эрика.

Как ни странно, наше расследование продвинулось вперед благодаря Володе Синицыну, профессиональный сыщик оказался тут ни при чем. Я совсем не раскаивалась в том, что я перевела отношения с Володей на несколько интимный лад. Надо сказать, что начальником он был снисходительным - впрочем, в отличие от Али, я никогда не ссорилась с начальством, да и что нам было с ним делить - не больных же? Он не придирался к моей работе, ему было наплевать, как я заполняю истории (лишь бы я это делала), единственное, из-за чего мы с ним спорили - это из-за лекарств. Положение обязывало его настаивать на том, чтобы я выписывала самые дешевые препараты, «потому что дорогие стоят дороже на десятки тысяч, а действуют лучше лишь на рубль». Я входила в его положение - и объясняла родственникам богатых пациентов, как достать импортные лекарства.

Вне больничных стен Володя был - само внимание. Он действительно много рассказал мне об Але; из всего, что он мне поведал, можно было сделать следующие выводы: во-первых, Аля, несмотря на подавленное настроение, последние месяцы перед смертью производила впечатление абсолютно психически здорового человека; во-вторых, она вдрызг переругалась не только с Сучковым, но и со всем больничным начальством, так что врагов у нее было предостаточно; и, в-третьих, если она и была в кого-то влюблена, то об этом можно было только догадываться, хотя у него было такое подозрение.

- Понимаешь, Лида, летом 1986 года я проходил в стрессовом стационаре практику, и мы встречались с ней каждый день. Она в тот год не пошла летом в отпуск, говорила, что с большим удовольствием зимой покатается в Кавголово на лыжах. Хотя у психиатров отпуск большой, и это был просто предлог - не хотела она покидать больных, вот и все. А вот с осени мое основное место работы было в Институте Сербского, в Серебряном бору я бывал только раз в неделю. Аля уже была не так откровенна со мной - честно говоря, мы общались гораздо реже, потому что ей все время было некогда. Мне казалось, что у нее что-то на уме, но она со мной этим не делилась. Помню одну ее фразу, которую она бросила, в очередной раз переругавшись с кем-то из начальства: «Ну, они еще у меня попляшут!» А вообще-то говоря, если бы я бывал в стационаре чаще, может, она была бы сейчас жива…

Мне Володя нравился, но я его не совсем понимала, и это меня интриговало. Возьмем Эрика: он весь как на ладони. Жизнь его баловала - из интеллигентной московско-армянской семьи, испорченный, но не слишком сильно, родителями и бабами; в школе не блистал, окончил бизнес-школу на мамины денежки, открыл свое дело, разорился, по блату отслужил действительную в милиции рядом с домом. Его шеф подался в детективное агентство «Ксант» и потянул его за собой. Сейчас Эрик учился заочно в каком-то юридическом колледже; как и когда он это делал - уму непостижимо, потому что если он проводил вечер не со мной и не на службе, то его скорее всего можно было отыскать на вечеринке. Впрочем, он как-то признался мне, что сдает зачеты исключительно женщинам, так что в конечном итоге диплом был ему гарантирован.

В Володе же чувствовалась какая-то загадочность. Я знаю психиатров-мужчин; это в основном люди мягкие, интеллигентные - и в чем-то ущербные. Свои комплексы они - бессознательно, конечно, - отыгрывают за счет пациентов: хороший врач для больного - царь и бог, особенно если речь идет о малой психиатрии, то есть о всяких неврозах и личностных отклонениях. Именно поэтому, наверное, у нас было так много в свое время психиатров-евреев - у них эта ущербность чуть ли не генетическая, настолько они привыкли всегда быть гонимыми. Собственно говоря, и мой собственный папочка несет на себе печать профессии - он сентиментален, чересчур мягок, чудаковат. Мама, хоть она и старается на людях отойти на второй план, дабы не повредить его авторитету, всегда была у нас в семье главной. В Володе же никакой ущербности или особой закомплексованности не ощущалось, хотя улыбка его иногда (например, когда он вспоминал об Але) становилась из обаятельной просто грустной. Да и морщинки у наружных уголков глаз в его тридцать с небольшим свидетельствовали скорее всего о сильных переживаниях, и это возбуждало во мне интерес. К тому же меня удивляло, что такой блестящий психиатр (я в этом вскоре убедилась) зачем-то сидит на государственной службе и к тому же вроде бы занимается диссертацией… Это было престижно во времена Али, но отнюдь не сейчас, когда мужчины стали добытчиками, а женщины могут позволить себе в виде хобби заняться наукой. Я хотела узнать о Синицыне побольше, но о себе-то он как раз и не говорил.

Именно Володя сообразил, где могут находиться оставшиеся после Али бумаги. Оказывается, моим родителям отдали вещи, найденные в ее рабочем столе в стрессовом отделении, но у моей старшей сестры был еще свой ящик в общем столе в ординаторской на пятом этаже. Когда там шел ремонт, то все бесхозные бумаги запихнули в тумбочку в кабинете старшей сестры. За эти десять лет сменилось несколько старших сестер, да и тумбочка несколько раз переезжала с места на место - а Алины конспекты и тетрадки так там внутри и лежали. Среди них мы и обнаружили продолжение Алиного дневника.

К сожалению, эта общая тетрадка, точно такая же, как и первая, сильно пострадала то ли от наводнения, то ли, скорее всего, от затопления. Аля писала обычной ручкой, и чернила кое-где расплылись так, что часть текста было разобрать невозможно; несколько страниц в середине было небрежно вырвано, а конец и вовсе пропал - страницы там слиплись в сплошной ком. Тем не менее это было именно то, что я искала!