Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов

"10 февраля. Нервирует, что вопрос о поездке делегации все еще висит в воздухе. Я сегодня настаивала на окончательном решении. Нельзя работать, если ждешь, что тебя завтра сорвут с места. Говорят: не установлен маршрут, неясно, можно ли пробраться еще через Финляндию? Белые теснят красных с северо-запада. Сегодня есть вести, что побережье на север от Або — уже в руках белых. Немцы держат курс на Финляндию. Ленин вызывал Павла Ефимовича (Дыбенко. — Б.С.), чтобы посоветоваться о судьбе Аландских островов и подкреплении нашего там гарнизона…

13 февраля. Владимир Ильич был недоволен, что мы еще не выехали, и отдал распоряжение, чтобы немедленно достали визы и прочее… Он допускает мысль, что мы окажемся отрезанными от России немецким фронтом и что с нами тогда не станут церемониться. Пошутил, что попасть в шведскую тюрьму для меня не будет "сюрпризом". Он не думает, что нам удастся пробраться в Англию, но в Скандинавии мы будем полезны, главное по части разоблачений клеветы и связи с рабочими…"

Делегация отбыла в Европу вечером 18 февраля 1918 года, несмотря на то что 10 февраля были прерваны мирные переговоры в Брест-Литовске, которые вел Троцкий. В день отъезда делегации ЦК принял ультиматум Ленина о немедленном заключении мира на любых условиях. Коллонтай проголосовала против и сразу после заседания отправилась на вокзал.

В Финляндии, через которую они ехали, к власти при поддержке расквартированных в стране русских войск пришли левые социал-демократы, симпатизировавшие большевикам. Александра записала в дневнике: "Опять Гельсингфорс, милый Гельсингфорс, где всегда пребывают силы и сразу набираешься бодрости. Нас, делегацию ЦИК, отправляемую в Скандинавию, Англию и Францию с факелом революции, завезли на нашем экстренном поезде сюда вместо того, чтобы прямо в Стокгольм. Гельсингфорс в наших руках. Живем в гостиницах, ревизованных нашими… По коридорам [разгуливают] красавцы — молодые красногвардейцы. "Частная" публика исчезла. В Сеймовом Доме [тоже] другой облик: исчезли депутаты других партий, на лестницах, в вестибюлях красногвардейцы вооруженные, в кулуарах все наша, партийная публика. Вечером город вымирает. Ни одного пешехода. Всюду красногвардейцы арестовывают всех, кто не имеет специального удостоверения от Красной гвардии . Наши, русские, организовали митинг. Аудитория исключительно матросская. Встретили с холодком. Долго держался лед — ни хлопка. Только к концу разогрели аудиторию, поднялось настроение, и провожали уже тепло, но далеко не так, как до октябрьских дней…

Где мой Павел? Как я люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем "жестокого, страшного Дыбенко", и страстно трепещущей нежности — это то, что я так в нем полюбила. Это то, что заставило меня без единой минуты колебания сказать себе: да, я хочу быть женой Павлуши… Много вероятия, что именно с Павлушей осуществима та высшая гармония сочетание свободы и страстно"! любовной близости, которая дает двойную устойчивость и силу для борьбы. Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. В нем, в его отношении, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха. Похоть — зверь, благоговейная страсть — нежность. Есть часы долгих ласк, поцелуев без обязательного финала.

Это человек, у которого преобладают не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его звезду. Он — Орел".

Коллонтай предстояло выполнить еще одну задачу: в Гельсингфорсе надо было побывать на кораблях и убедить моряков в необходимости роспуска Центробалта. "Настроение у матросов возбужденное, — отметила в дневнике Александра. ~ С Измайловым (комиссаром флота. — Б.С.) — конфликты. Историческая, геройская роль Центробалта кончена. Он становится помехой. Говорят — "анархическое настроение умов" надо пресечь в корне и т. д. Центробалт станет лишь страничкой прошлого… Грустно-Живописное заседание в огромной кают-компании "Штандарта". Публика задета, заинтересована, возбуждена. Лица серьезные, внимательные. Один председатель притворяется бесстрастным и невозмутимым, а то — не сдержишь их. Горячая матросня. Речи, речи и речи… Поток, водопад… Отвечают — центробалтщики. Горячатся. Не хотят "полного роспуска"… Из-за резолюции — война, конечно, словесная. Но может дойти и до большего… Настроения у ребят, что называется, "подъемные"… С немцем там можете мириться, а вот насчет комиссаров флота — тут "мы себя отстоим"".

Большевикам, пришедшим к власти и начавшим строить новое государство взамен разрушенного, матросская вольница была больше не нужна. Поэтому Центробалт, созданный этой вольницей, приказал долго жить. Умом Александра понимала необходимость этого. Но сердце ее влекла революционная стихия, которую олицетворяли матросы и ее любимый Павел…

"Совнарком вынес постановление о нашем согласии заключить мир с Германией. Это изменяет всю картину. После этого нам незачем ехать в Европу", — записала в дневнике Коллонтай.

Вечером по телеграфу она связалась с Петроградом. На том конце провода оказался Дыбенко. "Заседание Совнаркома, — зафиксировала в дневнике Коллонтай, — было (но словам Дыбенко) очень бурное. Прекращение войны сейчас кажется невозможным, раз мир должен быть заключен с капиталистами. Что скажут немецкие рабочие? Многие считают, что это шаг, ведущий к гибели всей революции. Мысль о мире с кайзером не укладывается в голове…

Полная неопределенность, что будет с нашей делегацией. Я считаю, что ехать следует независимо от вопроса о немцах. Именно сейчас надо информировать заграницу, разъяснять. Натансон склоняется к тому, чтобы ехать обратно. Левоэсеровское Цека резко против мира с немцами. В Совнаркоме обострение отношений… Мне кажется, что левые эсеры очень крепки сейчас в ЦИКе. В Совнаркоме тон задают наши, и эсеры там вроде "гостей", но когда придешь в Президиум ЦИКа, атмосфера другая. Спиридонова господствует, распоряжается, возле нее — целый штат…

Павел, конечно, горячится и считает, что нельзя мириться с немецкими буржуями, надо их "добить". Обещал приехать сегодня. Просила привезти теплое платье. Очень холодно… Улицы слабо освещены, пустынны. Впечатление города в осаде… Вспоминаю Гельсингфорс весною прошлого года. Тогда он кипел и бурлил. Городом владели моряки: куда ни поглядишь — белые матросские блузы, открытые, оживленные лица, радостно-напористые, волевые и бесстрашные… Тогда население, пролетарское население, шло с нами. А сейчас наших моряков возле Ловизы чуть не растерзали. Классовая вражда в Финляндии острее и беспощаднее. Лютая будет здесь гражданская война!"

И Дыбенко вскоре прибыл в Гельсингфорс. Он сообщил, что на Совнаркоме тоже обсуждался вопрос, подписывать ли с немцами унизительный мир. Почти все были "за", лишь Дыбенко и Сталин "против". Коллонтай решила позвонить в Кремль и выразить свою солидарность со Сталиным. Тот подтвердил, что делегации надо ехать в Европу. Большевистские лидеры надеялись, что вот-вот удастся разжечь пожар мировой революции.

В европейское путешествие делегация отправлялась из порта Або. Туда поехали на специальном поезде. Дыбенко вызвался ее проводить. Александра Михайловна отметила в дневнике, что Або сильно проигрывает, "Отопление, — с восторгом констатировала Коллонтай в дневнике, — накрахмаленное постельное белье, полный комфорт, никаких белогвардейцев. Утром прибыли в Або. В гостинице не кормят и не ухаживают. Нескрываемое неодобрение. Улицы слабо освещены, пустынны, впечатление города в осаде. Павел уехал…"