Бегуны - Ольга Токарчук

Молодой султан никогда не рвался в политику, он вообще не понимает, что в ней такого притягательного, почему его великий отец посвятил ей всю жизнь. Сам он ничуть не похож на отца, который десятилетиями, в борьбе с кочевниками создавал в пустыне это небольшое государство. Имея многочисленных братьев, наследником стал именно он только потому, что мать была, во-первых, старшей женой, во-вторых, женщиной честолюбивой. Мать привела его к власти, в праве на которую отказала ей природа. Его брата, наиболее серьезного конкурента, постигло несчастье — он умер от укуса скорпиона. Сестры не в счет, да он их толком и не знает. Глядя на женщин, молодой султан всегда помнит, что каждая из них может быть его сестрой, и это наполняет его удивительным покоем.

В совете старейшин, этой мрачной компании бородатых мужчин, у него нет друзей. Когда он входит в зал заседаний, они внезапно умолкают, и юноше всегда кажется, что против него готовится заговор. Да так это наверняка и есть. Потом, после приветственных ритуалов, они начинают обсуждать дела и, хотя жаждут одобрения своих слов, на него поглядывают с едва скрываемыми презрением и неприязнью. Порой у молодого султана возникает ощущение — увы, все чаще, — что сквозящая в этих мимолетных взглядах недоброжелательность имеет почти материальную природу, сродни острию ножа, юноше кажется, что на самом деле им вовсе не требуется его «да» или «нет», они просто хотят проверить, вправе ли он все еще занимать это привилегированное место в центре зала, сумеет ли на сей раз пробормотать хоть что-нибудь.

Чего они ждут от него? У султана нет сил вслушиваться в их возбужденные возгласы, следить за логикой их рассуждений. Он больше рассматривает красивый шафрановый тюрбан одного из старейшин (кажется, это министр запасов пресной воды), замечает, как плохо выглядит другой — нездоровая бледность его лица, окаймленного большой окладистой седой бородой, просто-таки бросается в глаза. Он явно болен и скоро умрет.

«Умереть» — при этом слове на молодого владыку накатывает волна глубокого отвращения, зря он об этом подумал: теперь рот наполняется слюной, а горло сжимает спазм — ложная противоположность оргазма. Надо бежать отсюда.

Более того, он уже решил, как будет действовать, но с матерью своим планом не делится.

Однако та сама приходит поздним вечером, прежде чем попасть к султану, даже ей полагается предстать перед евнухами Гогом и Магогом, двумя верными стражниками цвета черного дерева. Мать появляется в тот момент, когда сын наслаждается обществом своих маленьких друзей, усаживается на красивую расшитую подушку у него в ногах, встряхивает звонкими браслетами. При каждом движении от матери исходит пряная волна благовоний, которыми умащивают ее старое тело. Мать говорит, что все знает и поможет ему подготовить побег, если сын пообещает взять ее с собой. Иначе она обречена на верную смерть, неужели он не понимает?

— В пустыне у нас есть преданные родственники, они не откажут нам в помощи. Я уже послала гонца с весточкой. Там мы переждем самые трудные времена, а потом, переодевшись и забрав свои драгоценности и золото, двинемся на запад, к портам, и убежим отсюда навсегда. Осядем в Европе, но не слишком далеко, так, чтобы в ясную погоду видеть африканский берег. Я еще стану развлекать твоих детей, сынок, — говорит мать, причем если в возможность бегства она действительно верит, то в игры с внуками — уж точно нет.

Что ему остается — поглаживая шелковистые детские головки, сын соглашается.

Однако улей не знает тайн, вести гексагонально[43]расходятся по пчелиным сотам — через трубы, уборные, коридоры и дворики. Их рассеивает теплый воздух, поднимающийся из чугунных тазов, в которых жгут древесный уголь, чтобы как-то перетерпеть зимние холода (ветер, прилетающий с гор, из глубины материка, бывает столь морозен, что моча в майоликовых ночных горшках покрывается ледяной коркой). Слухи разносятся по покоям наложниц, и все, даже те, что обитают на верхних этажах, — без пяти минут ангелы — принимаются паковать свой немудреный скарб. Перешептываются, заранее делят между собой места в караване.

В последующие дни во дворце наблюдается оживление: давно уже здесь не было так шумно. Поэтому наш владыка удивляется, отчего Шафрановый Тюрбан и Седая Борода ничего не замечают.

Владыка полагает, что они глупее, чем он считал.

И старейшины думают точно так же: что их повелитель оказался более тупым, чем они полагали. Тем меньше они его жалеют. С запада, с воды и с суши, наступает огромная армия, перешептываются они. Говорят, там множество людей. Говорят, они объявили миру священную войну и собираются нас захватить. Говорят, они стремятся в Иерусалим, где покоятся останки их пророка. Они непобедимы — алчны и непреклонны. Грабят и поджигают наши дома, насилуют женщин, оскверняют мечети. Попирают все законы и договоры, капризны и ненасытны. Им, без сомнения, нужна не только эта могила — да мы бы и другие отдали: пожалуйста, у нас их много. Хотят кладбищ — пускай берут. Но уже ясно, что это лишь предлог: они пришли за живыми, а не за мертвыми. Говорят, едва пристав к нашим берегам, выбеленные за долгую дорогу солнцем, выцветшие от морской соли, которая покрыла их кожу тончайшим серебристым слоем, они издадут громкие шероховатые возгласы, поскольку не умеют ни говорить по-человечески, ни понимать человеческое письмо, и помчатся к нашим городам — высаживать двери домов, бить кувшины с оливковым маслом, грабить наши кладовые и запускать руки — тьфу! — в шаровары наших женщин. Они не могут ответить на наши приветствия, только смотрят тупым взглядом, а светлые глаза их кажутся застиранными и бессмысленными. Кто-то рассказывал, будто племя это родилось на дне морском и взращено волнами да серебристыми рыбами, пришельцы и впрямь напоминают выброшенные на берег обломки дерева, кожа их — цвета костей, которыми слишком долго играло море. Но другие твердят, что это неправда, ибо как же иначе их владыка, человек с красной бородой, мог утонуть в реке Селеф[44]?

Итак, подданные возбужденно шушукаются, а затем начинают роптать. Не повезло, мол, нам с этим владыкой. Вот его отец — да, тот был что надо, он бы сразу выставил тысячу наездников, укрепил стены, обеспечил нас водой и зерном на случай осады. А этот… — кто-то сплевывает, выговаривая его имя, и умолкает, испугавшись слов, которые уже готовы сорваться с губ.

Наступает долгое молчание. Кто-то поглаживает бороду, кто-то разглядывает причудливую мозаику на полу — керамический лабиринт. Кто-то ласкает ножны, искусно инкрустированные бирюзой. Палец трогает мелкие изгибы, двигается туда-сюда. Сегодня уже ничего не зависит от мудрых советников и министров. Во дворе выстроились могучие стражники, дворцовое войско.

Этой ночью в головах подданных начинают проклевываться идеи: они тянутся вверх с растительным упорством, молниеносно созревают и вскоре обещают расцвести и дать плоды. Утром к султану большой державы отправляют всадника — с униженной просьбой принять во владение это маленькое, всеми забытое государство, вновь созданный совет старейшин во имя блага всех верных и преданных Аллаху указом отстраняет бездарного владыку (картина карающего меча в сознании юноши становится все четче) и просит оказать помощь, защитить от неверных, наступающих с запада, бесчисленных, словно песчинки в пустыне.