Халва - Олег Лаврентьев

– Хороший у вас кофе, дядя Катон. Вы уже знаете, что у нас случилось?

– Да, конечно. Найда получила твое письмо, плакала, хотела к тебе поехать, но куда… Она тебе ответ написала, ты не получал?

– Еще нет, – Еджик закашлялся, чтобы скрыть радостную улыбку, растянувшую рот при словах «плакала, хотела к тебе поехать…»

– Значит, скоро получишь.

– Хорошо. Я к вам вот по какому поводу. Скажите, вы помните, как отец уезжал хоронить бабушку?

– Конечно, это зимой было. Ты у нас тогда жил.

– Отец после поездки не показался вам странным? Он ничего не рассказывал необычного?

– Странного? Необычного? Пожалуй, нет, – Катон развел руками. – Удручен, да, подавлен. Но все это не выходило за средние рамки… а что, подозревают, что это самоубийство?

– Нет. А как отец пояснил свой отъезд на родину?

Катон вздохнул и посмотрел в окно.

– Да никак. То есть он говорил – ностальгия заела. Говорил, заведу хозяйство, но мы же трезвые с ним люди. Мы же уехали из Алая, потому что там тяжело прокормиться. Тяжело заработать копейку, тяжело дать образование детям, ну ты же все видел, понимаешь. Я говорил: не делай глупости, но Раздан уперся. Ты, кстати, не собираешься возвращаться в город?

– Пока нет.

– Пока нет, понятно. Ну ничего. Покрутишь полгодика баранку, станешь специалистом, можно и в городскую контору устраиваться, верно?

– Там видно будет. Значит, отец толком не объяснил, почему хочет уехать?

– Нет. Я считаю, что все, что он говорил, были отговорки.

– Ну а сами вы как решили?

– Да говорю же тебе, никак. Ну про себя подумал, может домишко родительский хочет продать, хотя, – Крест махнул рукой, – ерунда это все. Может, здесь у него крепко не складывалось, но вроде не жаловался. Одним словом, не знаю.

Они поболтали еще минут десять, а потом Еджик решил уходить.

– Спасибо за кофе, мне пора.

– Так скоро? Останься, посидим, – огорчился Крест.

– Не могу, поезд, – слукавил Еджик.

Он уже убедил себя, что свидание с Найдой на улице гораздо интереснее свидания в квартире при отце.

– Ну на нет…

Крест открыл дверь, и тут в тамбуре Еджик обратил внимание на то, чего не заметил, когда входил. Белый велосипед Найды и прислоненный к нему черный никелированный велосипед. Он хорошо знал этот велосипед – велосипед Серого, который жил в соседнем дворе. Отец у него, кажется, генерал, и велосипед был дорогой, больше ни у кого из ребят такого не было… Что он здесь делает? Стоит на хранении?

Еджик мигом припомнил, что дверь в комнату Найды была крепко закрыта. Неужели, девушка все время была там? Повинуясь мгновенному желанию, Еджик повернулся.

– Жаль, что Найды не застал.

– Да, жаль, – подхватил Крест.

– А можно я зайду в ее комнату, посмотрю на фотографию над столом?

– Нет, нет, – Еджик ясно видел, что Катон испугался, даже руки к груди прижал. – Найда сердится, если мы заглядываем в ее комнату, она такая своенравная. А фотографии уже нет, Найда ее выбросила.

– Ну ничего, – усмехнулся Еджик и вышел.

Прямо из дома он направился на вокзал и через час уже ехал в поезде на Алай…

… Ты спросишь меня, что случилось? Ничего не случилось, просто ты был далеко. А любовь – это костер, его нужно питать. Тебя не было рядом, долго не было, топливо закончилось, мой костер погас. Мне тяжело это говорить, тем более теперь, когда у тебя такое горе, тем более что ты не виноват и ничем не заслужил такой пощечины с моей стороны, но скрывать и обманывать было бы бесчестнее. Я прошу только об одном: прости. И тут же не удержусь и попрошу о втором: будь счастлив. Я буду рада, если ты будешь счастлив. Найда.

Еджик читал письмо Найды. Оно пришло, когда он уехал. Читал и кусал себе губы. Ему было очень больно, но он знал, что выдержит, не сорвется, не заплачет, не закричит. Еще один удар, но разве потерять отца было легче? А он выдержал. Как там говорила Шинентак? Все будет, семья, дети, любовь. Да, так и будет. А Найда хорошая девушка, написала честно, молодец. В лицо вчера сказать не смогла, это он понимает. И он ей тоже желает счастья, как она ему…

Снаружи послышались легкие шаги: Шинентак. Еджик торопливо порвал письмо, не хватало еще ей знать. Начнет утешать, сочувствовать. Девушка уже входила в дом. Еджик открыл ящик стола, собираясь кинуть обрывки в него. В последний момент увидел пустую сигаретную коробку, открыл ее, собираясь спрятать обрывки туда. Неожиданно на коробке Еджик увидел рисунок черной ручкой и надпись. Он узнал почерк отца.

Шинентак вошла и увидела его застывшим у стола.

– Ух, а я спешила и почему-то ужасно волновалась. Чего ты руку сжал в кулак?

– Это все ерунда, – сказал Еджик, – смотри, – и протянул ей сигаретную коробку.

Девушка подошла.

– Ална-ка, – прочитала она.

– Ална-ка и квадратик, – сказал Еджик, – ты не знаешь, что это за слово?

– Знаю, – тихо ответила Шинентак. – Это слово означает белый искристый камень. Когда-то алпаты жили в стране, где было много таких камней. Потом пришли дорцы. Им понравились белые камни и они прогнали алпатов в безлюдные степи. Все ради белых, искрящихся камней…

– Красивая легенда.

– Это не легенда, – покачала она головой. – Раньше земля алпатов была не здесь, а в Ала-алпат, это всего сто километров отсюда. Там стоят столбы с колючей проволокой и ходят охранники с собаками. Там добывают алмазы.

– Алмазы?

– Да. Теперь я знаю, чем хотел заниматься твой отец, он хотел связаться с контрабандистами.

– Контрабандистами?

– Да. Они постоянно проникают на территорию, их ловят, они все равно проникают, потому что алмазы очень дорогие. Месяцев шесть назад здесь захватили банду контрабандистов, пять человек. Всех убили. При них нашли алмазы. Контрабандистам нужен транспорт. Чтобы верный человек ждал их с машиной в нужном месте. Чтобы они могли быстро скрыться.

– И ты думаешь, мой отец?..

– Придумай другое объяснение.

Он силился придумать и не мог. Все сходилось. И большие деньги, которые должны были у них появиться, и стремление попасть сюда, и работа шофером, и даже эта надпись на коробке. Отец, отец. Ты же всегда говорил, что нужно жить честно, а сам польстился на легкие, но грязные деньги. За это тебя и убили. Не захотели делиться или побоялись, что выдашь… Еджик отвернулся к стене и заплакал. Не стесняясь Шинентак. Слишком уж много на него свалилось за этот день.

Девушка присела рядом и стала гладить его по голове.

– Бедный, бедный